Иван так и стоял, окаменев, пока Аленка шептала-шипела эту жуткую считалку. По комнате холодные вихри разметывали множество крошечных шаровых молний. С последним словом колдуньи все молний разом ударили в Ивана, и он исчез. Без единого звука.
Я, кажется, тоже окаменела и очнулась только от голоса, с ехидцей вопрошавшего:
– Впечатляет?
Аленка, приняв свой прежний облик, снова устроилась на троне.
– Верни его, – только и сказала я.
– У-тю-тю! Так прямо сразу и побежала возвращать!
– Чего тебе еще надо? – зло спросила я. Чем ты еще не натешилась? Что ты привязалась ко мне, как Саурон к хоббиту?!
– Ась? – сравнение Аленку удивило. Это и понятно.
– Чайтанья сутрамутра кали пшактипраба, – вдруг подал голос доселе молчавший махатма Кумарис.
– Что-что, махатмочка мой? – Аленка сразу изобразила предельное внимание к словесам своего обкурившегося вашнапупца. Что ты мне советуешь?
– Ахарив шивану махарив, – лениво бросил в пространство Кумарис и забулькал своим кальяном.
– А ведь и верно! – хлопнула в ладоши Аленка. Верно мой многомудрый кармический супруг рассуждает. Хочешь, Василиса, обратно своего супруга живым-невредимым получить? Хочешь вызволить из заточения Ивана-царевича – порадовать Василису Прекрасную? Хочешь, мы с моим махатмой даже пересмотрим принципы нашей внутренней политики и разрешим народу в виде исключения вкушать мед по воскресеньям? Ну?..
– Хочу.
– Тогда выполняй мое третье желание.
– Слушаю.
–
– Зачем тебе это?
Аленка рассмеялась. Глаза ее вновь стали желто-багровыми.
– А читать я люблю, вот зачем! Все. Пошла прочь!
Меня словно вихрем вынесло из царских палат. В голове была полная сумятица мыслей, в душе все кипело от гнева, но поверх всего я ясно различала тихий отчаянный шепоток рыжей кошки Руфины:
«Давай с тобой условимся: никому ничего не говори про Альманах-книгу! Не знаешь про такую, и все тут!»
– Забавно. Теперь расклад карт выглядит так, что я хоть наизнанку должна вывернуться, а сей запретный фолиант раздобыть. Втайне от всех – раз. И вручить его озлобленной колдунье с парафренным синдромом – два. Последствия могут быть непредсказуемы.
Во всяком случае, когда я без Ивана вернулась домой, встретившая меня на пороге Василиса Прекрасная все поняла без слов. А когда двумя часами спустя у нас в тереме с санкции лжецарицы провели «профилактический обыск», все стало еще проще.
Мы – две Василисы – последнее препятствие на пути Аленки к абсолютной и грандиозной власти.
Мы – ее злейшие враги.
А с такими врагами положено считаться.
Чем дальше углублялся богатырский отряд в сумятицу столичных улиц, тем сильнее на физиономиях бравых витязей проступало гневное изумление.
– Что деется, что деется, – без конца повторял Денисий Салоед, а вестовой, коему дали взамен загнанного свежего крепкого конька, так и подпрыгивал в седле:
– А я вам говорил! А вы поначалу не верили!
– Ты вспомни, Ставр, – оглядываясь по сторонам, указывал перстом ошарашенный Микула Селянинович, – вон там стоял кабак отменный, «Подорожник-трава» назывался, а теперь на месте его что? Шалаш какой-то белый с вывеской непонятной. Эй, сударь дорогой, Фондей Соросович!..
– Я есть хэа. Здэсса йа.
– Фондей Соросович, будь так благотворителен, вели своему толмачу перевести для нас, темных, сию надпись.
– С удоволсствиэм. Хай, мистер Промт Дикшинари, транслейт плиз!
– Бене, меум патронус! – Толмач, то есть переводчик, принадлежащий иностранному витязю Фондею Соросовичу, знал невероятное количество языков. Но в просторечии предпочитал изъясняться на архаическом, но прекрасном тиберийском. Промт Дикшинари мельком взглянул на надпись и, поражая слух чудовищным акцентом, буквально перевел: – Здание, в котором не есть разрешено употреблять алкогольные напитки. Дикси.
– Дом трезвости, значит, – определил серьезный и многознающий, побывавший в разных странах и битвах крепкий витязь по имени Маздай Маздаевич. Воистину сие есть непотребство, вероломство и полный беспредел! Помню, в одном из своих походов на Пиратские Помираты наш отряд под предводительством сиятельного графа Сбренди тоже увидел подобные дома. По приказу графа их предали беспощадному разрушению…
– А спроси еще, Фондей Соросович, – прервал Микула Селянинович поток воспоминаний витязя Маздая, – на каковом языке сия надпись изложена?
Соросович еще раз пихнул в бок переводчика.
– На древнем самскрипе, – незамедлительно ответил тот. Лингва самскрипус публис эт плебсис вашнапупис эст. Самскрип – язык аристократов и плебеев местности Вашнапуп. Это есть весьма далеко отсюда…
– Ужо энто мы и так поняли, – пробасил, поправляя перевязь меча, Елпидифор Калинкин, – Наслышаны.
– Эх, мужики! – горестно воскликнул Микула Селянинович. Во что столица превратилась, вы только поглядите! Раньше, бывалоча, приедешь, к примеру, жалованье получать, тут тебе и все радости: хошь – катайся с Воробьиных горок, хошь – ходи картинки глядеть переезжими живописцами намалеванные…
– Аре лонга, вита брэвис! – к месту ввернул мистер Промт Дикшинари.
– Во-во! Вита была, самая что ни на есть дольче! И выпить есть где, и на веселые пляски девиц нестрогого поведения поглядеть! А теперь что?! Вот на энтом месте, я помню, ха-р-рошие карусели стояли! На качелях, бывало, раскачаешься с красотулечкой какой – аж дух захватывает!..
– Туда, сюда, обратно – тебе и мне приятно, – хихикнул, краснея, еще и не пробовавший катания на качелях юный Арефий. Ему опять дали щелбана. Но не больно, в профилактических целях.
Когда же богатырский отряд выехал на Красную площадь аккурат перед царскими хоромами, лица у витязей запасмурнели окончательно.
– Кощунство, – тихо проговорил Ставр Годинович.
