Скоробогатого, и никакого житья ей не давали две вреднючие старшие сестры, толстые, прыщавые, с мокрыми носами и зубами, почерневшими от постоянного поедания сластей.
– Шоколадок? – неизменно спрашивает в этом месте сказки Дарья, как-то сразившая маму и папу своим талантом поглощения килограмма конфет «Мишка косолапый».
– А как эту девушку звали? – обязательно поинтересуется Марья. – А она была красивая? А во что одета?
«Звали ее Марина, но в сказке стали звать Акулиной, и, хотя она была гораздо красивее своих сестер, одевалась она чуть ли не в лохмотья, потому что сестры ей завидовали и никакой хорошей одежды не давали. И первым делом заставляли бедную Акулину работать на скотном дворе – навоз убирать.
– Чадо любезное, – заявил Акулине купец Скоробогатый. – Трудись не покладая рук, и благо тебе будет, и долголетна будешь, и женихам люба.
С этим напутствием она отправилась разгребать навоз и, надо сказать, через три часа практических занятий со скотницей Дуськой достигла некоторых успехов.
А противные сестрицы, звали их, кстати, Явдоксия и Снандулия, видимо, не могли спокойно стоять и смотреть, как работает их «младшенькая», поэтому отправились полежать на полатях, погрызть леденцов и...»
– «Сникерсов»? – услужливо подсказывает Дашка, удобно устроившись на кровати в компании плюшевых мишек.
– Ну, дура ты, Дашка! – восклицает сестра. – Ну откуда в сказке «Сникерсы»? Ты еще про «Бону акву» вспомни!
– Это папина сказка, – резонно возражает Дарья. – Папа что угодно в сказку впихнуть может. Даже стиральную машину «Самсунг» и таблетки для похудения.
И польщенный такой оценкой своего таланта Авдей продолжает дозволенные речи:
«Позвали Акулину к обеду и стали сестры за трапезой над ней насмехаться:
– Чучело ты огородное! Верста ты коломенская! Мост ты санкпитембурский разводной! – зловредничала Снандулия. – Никогда ты себе жениха не найдешь! Не то что мы!
– Да, Акулька, – ехидно заухмылялась и Явдоксия, облизывая деревянную ложку. – Улетело-то счастье твое!
– Ты о чем? – спросила Акулина сестру, за что получила облизанной ложкой по лбу.
– Со старшею сестрою не говори предерзостно!
Снандулия захихикала:
– Вот, всю жизнь будешь за коровами навоз подбирать!
– Уймитесь, зазубрины! – грозно принахмурил брови Козьма Скоробогатый. – Почто сестрицу тираните? Она и так убогая...
Сестрицы приутихли, но по взглядам из-под ресниц было ясно, что в покое они Акулину оставлять не собираются.
– В нонешнее воскресенье на ярмонку поеду, – объявил Скоробогатый, вволю напившись сусла. – Сказывайте, что за подарочки вам привезть?
На щеках старших дочерей вспыхнул жаркий румянец, охочи они были до подарков.
– Мне на платье купи панбархату! – закричала Явдоксия. – Двадцать аршин!
– И мне того ж! – добавляет Снандулия. Видимо, у нее нелады с фантазией.
– А ты что молчишь, дочка меньшая, любезная? – вопросительно поглядел на Акулину купец (хотя, конечно, вы помните, что на самом деле Акулина – Марина, и родилась она в XXI веке, а не в сказке). Но она знала, что просить.
– Купи мне, батюшка, – сказала хитрая Акулина голосом деревенской дурочки, – перышко Финнета – Ясна сокола.
– И ты туда же?! Нешто порчу на тебя навели, чадо! – крестится Козьма. – Беду-стыдобу на себя накликать хочешь? Чего другого попроси, духов там заморских французских на розлив, тапок китайских, бралиянтов стекла чешского.
– Ну на что тебе энто перышко? – увещевает Снандулия. – Пастуха Козлодоева в носу щекотать?
– Та-то, чай, с прошлого раза натешилась, – презрительно кривит губы Явдоксия. – На весь околоток себя ославила.
– Будет! – отец, видно, и сам не рад, что спросил Акулину. – Что ж, раз просишь, быть по сему. Чему быть, того, видно, не миновать.
Не знала Марина-Акулина, что до нее уже была в сказке девица, тоже попросившая такое перышко. И к ней прилетел Финист – Ясный сокол, да только не полюбилась она ему. Со злости та девица, как он в сокола обратился, целый пук перьев из его хвоста выдрала и пустила по ветру: пускай еще дурочки найдутся, счастья с Финистом попытают!
В воскресенье Козьма действительно отправился на ярмарку, напутствуемый просьбами, чтоб панбархат был «обязательно с зернью да нитью золотою». На Акулину он посмотрел со вздохом и ничего не сказал...»
(Здесь начиналась любимая Марьей и Дарьей часть, и Авдей потому всегда инсценировал свой рассказ.) Итак...
«...Оставшись без отцовского контроля, Явдоксия и Снандулия недоставали из громадных своих сундуков пропахшее нафталином приданое и начали примерять сарафаны, юбки, поневы, кокошники, платки, попутно насмехаясь друг над другом и над Акулиной, лишенной всех этих нарядов. Акулине было дозволено быть лишь безмолвным наблюдателем на демонстрации коллекции славянской моды осенне- летнего сезона да еще застегивать пуговицы и стягивать кушаки на слишком уж располневших талиях сестриц.
– Ах, зело лепотна моя кика-то парчовая! – крутилась у зеркала Явдоксия, так и этак примеряя на голову жутко нелепое сооружение с длинным шлейфом из тафты.
– Полно тебе, у меня кокошник лучше! – горячилась Снандулия. – Речным жемчугом да самоцветными каменьями расшит!
– Уж и жемчуг! Ой, не смеши меня! Знаем мы таковы каменья – стекло битое бутылошное! Одно слово – бужутерия!
– А вот и нет!
– А вот и да!
Поругались сестры и вцепились друг другу в косы, зашипели, как кошки. Еле разняла их Акулина, да за то и поплатилась: принялись сестры над ней смеяться.
– Что рот раззявила, аки кликуша блажная? – напустилась на девушку Явдоксия, хотя Акулина на самом деле была очень красивой и ротик у нее был... как у Даши...»
– Нет, как у меня! – сразу требует справедливости Марья.
– Ты в прошлый раз была Акулиной! – не остается в долгу Дарья и кидает в сестру мишкой.
– Ти-хо! А то дальше не буду рассказывать. Дашка, ну-ка, пей микстуру. Не реви, она сладкая. Так, Марья. Твоя задача: быстро проглотить этот порошок и запить молоком. Молоко холодное? А ты что, горячее любишь? Ну, вот, я так и думал...
– Рассказывай дальше!!! Ну, папочка!
– Ладно.
«... Хитрая Явдоксия загрузила Акулину непосильной работой:
– Ступай, все горницы подмети, квашню поставь, крупы гречневой перебери, кадку под капусту простерилизуй, ой, чаво это я говорю-то!
– Хорошо, сестрица, – только и сказала Акулина и принялась за дела.
Когда Акулина на кухне сортировала крупу и чечевицу, подошла к ней тихонько старая нянька Арина Родионовна, которая от души жалела горемычную девушку.
– На-ка, горемычная, покушай, – сунула она Акулине петушка на палочке. – Совсем сестры-срамницы тебя умучили!
– Спасибо, бабушка. – Акулина-Марина вовсе не любила петушков из жженого сахара, но из вежливости принялась его сосать. – И пошто сестрицы на меня взъедаются...
– Уж больно ты личиком хороша, милая, вот оне и завиствуют, куры рябые, неуклюжие, –
