блистающий храм, где читался акафист ангельскими голосами…
Жгучая, почти нестерпимая боль разлилась по затылку, противно зашипело. Отец Емельян застонал, дернулся, открыл глаза.
— Где я? — прошептал непослушными, распухшими, будто разбитыми губами.
— В карете «скорой помощи», — резко ответила протоиерею дама, которая за мгновение до этого обрабатывала перекисью многострадальный иерейский затылок. — Лежите смирно, святой отец, а то у вас иголка из вены выскочит.
— Я не святой отец… — просипел отец Емельян, окончательно возвращаясь из сияющего храма в темное и грешное сегодня. — Я просто батюшка. Как я сюда попал? Что со мной было?
— Ну, похоже, что вас решили покатать на колеснице ангелы и нечаянно сбросили, да так, что У вас на затылке образовалась преогромная шишка и не очень симпатичная ссадина, — цинично ответствовала дама, регулируя какой-то шпенек на Прозрачной бутыли капельницы. — Что, болит?
Болеть-то болело, но морщился отец Емельян не от боли, а от кощунственного юмора своей спасительницы. И сказал:
— Не надо так… При чем тут ангелы?
В глазах у него плыло, боль каталась под кожей головы, словно царапучие железные шарики.
Дама внимательно глянула на отца Емельяна, хмыкнула:
— Значит, не ангелы? Я тоже так думаю. Это по всем признакам было дело рук человеческих. Или имеющих таковой вид. Вас прохожий какой-то нашел. Смотрит, лежит на тротуаре тип в рясе и не подает признаков жизни. Поп? Поп. Пьяный? Не похоже, запаха нет, да возрасту и сану несоответственно. Потом прохожий пригляделся и увидел, что кто-то крепко, но без должного благоговения приложился к вашему, отче, черепу. Благодарите своего Бога, что череп выдержал — удар был сильный, что называется, от души. Еще чуть-чуть — и проломили бы ваше вместилище разума, только костяная крошка с мозгами вперемешку посыпалась бы. Что опять морщитесь? От правды морщиться не надо. Да, так вот. Прохожий вызвал милицию и неотложку. Милиция сейчас на месте происшествия суетится, а мы — скорые милосердные сестры плюс братья — везем вас в больницу имени Семашко, в реанимационную палату.
— В реанимационную? — с трудом выговорил отец Емельян длинное, колючее, тревожное слово. — Все так серьезно?
— Ну, серьезно, конечно, однако в ближайшее время панихиды вы не удостоитесь. Полежите недельки две-три, сделают вам томограмму, посмотрят на степень тяжести гематомы, проверят — не повредились ли вы в уме от сотрясения… Что вы так затравленно не меня смотрите, отче?
— Три недели в больнице?! — прошептал отец Емельян. — Но как же… Что же тогда делать с поединком… Послезавтра…
— Не нравитесь вы мне, чересчур беспокойный пациент, — фамильярно сказала докторша и извлекла из пластикового ящика шприц и ампулу. — Вам лучше сейчас поспать. При сотрясении мозга нельзя нервничать.
— Нет, вы не понимаете! — трепыхнулся протоиерей. — Я ведь должен…
Он ощутил несильный укол и стал, словно перекатываясь с волны на волну, засыпать, проваливаться в безмолвность и беспечность.
— Вот и ладушки, — вздохнула дама, глядя на ушедшего в сон и забытье священника. — Вот и умница.
Карета «скорой помощи» мчалась по вечернему городу, но вовсе не к больнице, о которой было Упомянуто. Машина мчалась на окраину, в глухой и нелюбимый местными жителями район под названием Склеповка. Название дано было не зря — по преимуществу в этом районе имелись не дома, а склепы. Машина миновала котельную с высокой трубой, свернула в сумрачный, заросший высокими Лопухами переулок и остановилась у старого, обветшавшего склепа. Дверь неприятного сооружения приоткрылась, наружу высунулось синюшное бесполое личико:
— Привезли?
— Так точно.
— Заносите.
Носилки со спящим священником вытащили из машины два санитара. У санитаров по-волчьи блестели глаза. Дама-докторша внимательно следила за тем, как носилки скрываются в темноте склепа.
— Порядок, — сказала дама и добавила, строго глядя в синюшное личико хозяина скорбного жилища: — Чтоб пальцем не трогать. Чтоб ни один волос с головы не упал. Чтоб был жив, относительно здоров. Лично мне за него отвечаешь, ясно?
— Так точно, госпожа, — отвечал синюшный даме, в которой всякий приближенный к аппарату мэра признал бы дхиан-когана Вассу. — Будет у нас цел и невредим, аки в утробе материнской.
— Хорошо. Проверю. Фохат с тобой, хотя я сильно сомневаюсь, что твоя постылая физиономия нужна великому Фохату.
— Хи-хи. Фохат с вами, госпожа.
Васса села в машину, следом загрузились молодцы с волчьими глазами. Карета «скорой помощи» резво взяла старт.
— Будем считать, что свой долг перед обществом я исполнила, — сказала Васса. — Теперь надо решить другие задачи.
Васса опустилась на дно машины, съежилась, укрылась своими крыльями. По их невесомой поверхности заскользили чешуйки света, потом поползла темнота, кутая невещественного дхиан-когана в немыслимый для человеческого взора и разума кокон. Что было под коконом — неизвестно, да и нет большого удовольствия в том, чтоб эту загадку разгадывать.
Любовь Николаевна Тишина проводила вечер одна. Сначала ушел отец Емельян — служить, потом, неловко отводя глаза и поминутно извиняясь, откланялась чета Горюшкиных. Арсений поначалу порывался идти в храм вместе с отцом Емельяном, но тот не благословил, велел дьякону сидеть дома, читать «Древний патерик» и серьезно размышлять над порочностью греха сквернословия и неуместности этого греха в особе, наделенной священным саном. Ольга Горюшкина увела расстроенного мужа домой, самолично пообещав отцу Емельяну, чтопроследит за тем, как Арсений перевоспитывается. Вот и пришлось теперь попадье бродить одной неприкаянно по пустым комнаткам, на кухне перетирать и без того сверкающие тарелки да кастрюли, поправлять оборки диванного покрывала…
— Неспокойно мне, Матерь Божия, — тихо молилась-жаловалась Любовь Николаевна. — Почему я с ним не пошла в церковь-то помолиться? На сердце тягостно, в душе смущение.
Тихо стукнула входная дверь. Любовь Николаевна метнулась в прихожую.
— Слава Богу, пришел! — облегченно выдохнула она.
— А отчего бы мне и не прийти, матушка? —
— Как служба? Пришел ли кто постоять, на акафисте поплакать?
— Да, чуть не полон храм народу, — ответствовал отец Емельян. — Ведь скорбь у людей, страшатся грядущего, вот и молятся о защите… Милая, мне бы кофейку…
Любовь Николаевна удивилась:
— Батюшка, ты вроде кофе никогда на ночь не пил, с чего это?
— Устал очень, — мягко улыбнулся отец Емельян. — А надо еще статью в «Епархиальные ведомости» готовить.
Любовь Николаевна поставила чайник на плиту, глянула удивленно:
— Статью? Какую?
Потом в лице попадьи произошла некая перемена, заметная лишь чрезвычайно внимательному глазу, и Любовь Николаевна сказала:
— Ах, статью… Как же, как же, я вспомнила. Ты же мне еще давеча говорил, что преосвященный Кирилл ни с того ни с сего дал тебе задание написать статью о прославлении восьмым Вселенским собором святого праведного Оригена. Да?
— Совершенно верно, милая, — подтвердил отец Емельян. — Именно Оригена.
