Врата испуганного бога

— Ну да… Выборочно было бы слишком сложно. Техника еще не доведена до нужной кондиции качества. Мальчики, побыстрей, пожалуйста. Оставьте вашу медлительность до лучших времен. Вы меня понимаете?

— Конечно, тятечка! — в голосе “мальчика” звучала легкая неуверенность, но это можно было списать на его молодость и возбуждение, неминуемо сопутствующее первым испытаниям.

— Тогда — начали.

Будничное “начали” вовсе не походило на команду атаковать. Азиатское лицо профессора выглядело даже немного скучающим. Будто его в принципе не интересовал исход боя.

Рыба, — подумала Синтия. — Холодная рыба. Я всегда знала, что с яйцеглавыми нельзя иметь дел. Думают только о своей науке, и плевать им на то, что рядом гибнут солдаты. Проклятая рыба. Ненавижу.

Тем не менее, глаза ее впились в экран, чтобы не пропустить момент, в который начнут происходить перемены.

Рядом раздался тихий смешок. Синтия вздрогнула и резко обернулась к Баймурзину. Ученый сделал серьезное лицо, развел руками и мирно посоветовал:

— Капитан, не напрягайте попусту зрение. Сейчас вы все равно ничего не увидите. Кроме того, мне нужно ваше содействие. Прикажите одному из кораблей занять позицию на пути армады. Кажется, вы называете это — фокус атаки?

А вот теперь Кастро ненавидела яйцеглавого по-настоящему.

— Я не буду этого делать, уясните себе! Я не хочу, чтобы погиб еще один мой корабль. Ваша железяка не сработала, и теперь вы пытаетесь спасти свою карьеру ценой наших жизней?

— Деточка, я плохо тебя воспитала, — заревела Хелен Джей, — и у нас теперь будет с тобой противоестественная любовь, трах-тарарах-тах-тах! Закрой свою пасть и вон с мостика! “Всем моим! Слушать “Сандерсторм”! Профессор, я прошу у вас прощения за выходки моих подчиненных. Используйте формулу “Всем моим”! Все — ваши. У вас триста секунд.

— Все в порядке, адмирал Ларкин, — кивнул Баймурзин.

— И вот что, — продолжила Хелен Джей, — Кастро, назад! На мостик! К пульту. Занять фокус атаки собой! Бегом! Чтобы совесть была чиста. Выполнять!.

— Всем моим! Удалиться от места боя на безопасное расстояние, перегруппироваться и ждать моих приказаний. “Сандерсторм” принимает огонь на себя, — важно сказал Баймурзин. Было видно, что все ему очень нравится.

Профессор Баймурзин был сильный человек. Потерявший во время нападения НК на Чапанку-1 семью, институт, учеников, родину, он воспринимал теперь мир, как игру. Как компьютерную игру, если хотите. Гибнущие на мониторах корабли — всего лишь набор совершенных информационных объектов. Только так. А то он спятит по настоящему.

Также профессор Баймурзин был сумасшедшим, жил и работал в психиатрической клинике Центрального Западного Госпиталя. Совершенно настоящим сумасшедшим. Гениальным сумасшедшим. Неопасным. Вежливым. Умным и даже остроумным собеседником. На людях он пауков не ел. Он ел их скрытно. Причем не потому, что он так уж любил есть пауков. Нет. Что он — идиот? Все дело в том, что пауки очень жестоко обращаются с мухами. А мух профессор Баймурзин обожал. Строил им домики. Разводил. Культивировал — как другие разводят кактусы. Разумеется, пауков можно просто давить. Но после долгих раздумий, профессор Баймурзин пришел к выводу, что наиболее адекватная и надежная казнь негодяям именно такова — съесть и переварить.

Вообще-то профессор Баймурзин был существом необычайно доброжелательным. К НК тоже. Он готов был бы их терпеть, но в галлюцинациях они являлись к нему в виде пауков. Поэтому как-то ночью он рассчитал на клочках оберточной бумаги от нового мушиного садка кое-что во славу мушиного племени. И послал по сети в адрес секретаря Хи Джей Ларкин. И надо было быть Ксавериусом, чтобы понять что мушиный угодник профессор Баймурзин насчитал. И надо было быть Хи Джей Ларкин, чтобы бросить все дела, остановить финансирование верфям Тритона и перебросить средства на счет сумасшедшего профессора. Мухи когда-нибудь поставят ей памятник — на десяток-другой парсек меньшего размера, чем самому Баймурзину.

Кстати, “мальчиками” Баймурзина, сидевшими сейчас в наскоро смонтированном посту управления установкой на жестких деревянных стульях, были два профессора физики поля Государственного Университета Нашей Галактики, младший из которых был на пять лет Баймурзина старше.

Вот такого типа Ларкин и поставила на мостик “Сандерсторма”, позволив ему — впервые в истории — штатскому — произносить в эфир формулу “Всем моим”.

“Сандерсторм” шевельнулся и, по кривой огибая чеканный и жуткий строй пришельцев, быстро прибыл в точку фокуса. Зафиксировав корабль в пространстве, Синтия мрачно посмотрела снизу на ученого, предвкушая увидеть на его лице испуг, панику, ужас от происходящего, что-то еще… Баймурзин только кивнул ей благодарно и довольным голосом произнес:

— Как вы думаете, капитан, сколько времени понадобится флагману чужих, чтобы сблизиться с нами на расстояние активности?

— Что вы имеете в виду под расстоянием активности?

— То расстояние, на котором было задействовано оружие, уничтожившее “Свина”, капитан.

— Вы хотите сказать — их защитное поле.

— Нет, капитан, не поле. Поле работало с торпедами и черными дырами — на совсем небольшой дистанции от атакуемого корабля. И вы, кстати, это тоже заметили. “Свин” явно был уничтожен другими средствами. И два других.

— Вы так думаете? — хмыкнула Синтия, быстро прокручивая в голове слова профессора. И с удивлением пришла к выводу, что Баймурзин, может быть, прав.

— Я знаю. Так что вы скажете, капитан?

— Если они не изменят скорость, на что я не особенно рассчитываю, мы будем превращены в ничто через четыре минуты восемнадцать секунд после полного останова.

— Ну, зачем же так пессимистично, капитан? Я предпочитаю думать иначе. Вы не представляете, как много еще у меня дел…

Если бы бригадир Кастро знала, что это за дела!..

— Вашими бы устами… — устало сказала Синтия и повернулась к нему спиной.

Баймурзин поглядел на выступающие из-под обтягивающей форменной куртки бугорки лопаток и промолчал. Это очень приятная особь, подумал он смутно. Возможно, что она тоже любит мух?

Четыре минуты, подумала Х.Д.Ларкин. Только бы псих-профессор не ошибся. Только бы чужие начали стрелять. Мне очень нужно, чтобы они начали стрелять.

Синтия ошиблась. “Ежи” атаковали раньше. На целую минуту. Возможно, их, наконец, раздражили. И тотчас профессор произнес:

— Мальчики-и!

И никто, кроме Хелен Джей Ларкин, профессора Баймурзина и его помощников дальнейшего не понял.

Флагман армады пришельцев вдруг остановился на месте, точно и не существовало в природе физического закона, гласящего, что каждому материальному объекту присуще такое свойство, как инерция. Флагман замер и вывернулся наизнанку, развернулся кошмарным металлическим цветком, светящиеся иглы раздулись и лопнули. Потом содрогнулся сам вакуум. Так бывает в пустыне: мираж, легкая рябь идет по горячему воздуху, потоки поднимаются вверх, к белесым выгоревшим небесам, и все пропадает — белый город над барханами, струи прохладных фонтанов, зелень пальм — все.

И снова перед путником лежит жадная и безмолвная песчаная равнина.

Флагман исчез, канул в пустоту — точно так же, как канул батька Помон несколькими десятками минут раньше.

Синтия, не отрываясь, открыв пасть (никакой приказ никакой Ларкин не заставил бы ее сейчас сомкнуть челюсти), наблюдала за тем, как “ежи” один за другим принимают участь, постигшую их ведущего, тупо и неотвратимо двигаясь к невидимой границе, на которой их поджидает смерть.

Там нет живых, подумала Синтия. Ни один живой не будет действовать так механистически, зная, что