— Я что, похож на самоубийцу? Чачин, конечно, подозревал кое о чем, но если бы я еще и раззвонил на всех перекрестках…
— То есть я — перекресток, да, варвар? То есть я стукач? Ты так полагаешь?
— Дон, да о чем тут… ну к слову не пришлось. Да и давно дело было, на первом курсе еще… Мы с тобой незнакомы были.
— А… Ну ладно. Ну ты даешь.
— А статуя — несомненно Чачину. Я давно его подозревал в инопланетных сношениях. Кроме того посмотри — как раз четыре ноги.
— В общем, конечно, да, — признал Дон нехотя. — Но смущают детали.
— Не смущают.
— Смущают. Кому обычно ставятся памятники?
— Вождям, героям. Богам.
— Богам — реже. Но бывает. Еще кому?
— Королеве Английской.
Дон с сомнением глянул на статую:
— Не пойдет. Давай еще.
— Животным, — вспомнил Збышек. — В Риме, я слышал, есть памятник гусям. Помнишь, я говорил? Собакам ставят…
— А
— Угу. Если вспомню еще что-нибудь — скажу.
— Вожди, герои, боги. Не суть важно. Информации достаточно, чтобы сделать один, но основополагающий вывод. Какой же вывод мы можем сделать?
— Ну давай, Дон, жарь, мочи, режь правду-матку! — сказал Збышек.
Дон заложил руки за спину и принялся расхаживать перед Збышеком с лекторским видом.
— А вывод, товарищ солдат, таков. Любая культура — человеческая или нечеловеческая — ставит памятники себе подобным. Герои и вожди — понятно. А боги — вспомни школьный курс мифологии — в большинстве случаев созданы по образу и подобию тех, кто их придумал. Поэтому я с уверенностью заявляю, что жители этой планеты, неважно, живы ли они сейчас или нет, были четвероногими, рогатыми и плотоядными.
— Все до единого? — спросил Збышек.
— Абсолютно.
— А фотографии?
— Фальци… сфалпи… фальсци… фальсификация!
— Очень хорошо. А вон тот гуманоид в холщовой рубахе, но совершенно без штанов, который не сканируется биолокатором?
— Рогов у него нет? — спросил Дон, усилием воли удерживая шейные мускулы от почти рефлекторного сокращения.
— Нет, — заверил Збышек, — Ноги две. И руки — две.
— Тогда ты бредишь. Нанюхавшись свежего воздуха.
(“Не выйдет, варвар, два раза на одни и те же грабли я не ловлюсь. Выдумай что-нибудь поновее.”)
— Эй, — сказал Збышек, глядя мимо Дона, — а ну, отойди оттуда!
Дону до зуда в затылке хотелось обернуться, но зная, что поганец добивается именно этого, он сдерживался.
— Кому говорят, отойди! — заорал Збышек, вскинул пугач и быстро двинулся к боту. Еще Дон разобрал характерный щелчок и механическое бормотание: Збышек включил транслятор.
Провокация затягивалась и обрастала деталями. И это смущало значительно больше, чем сам факт провокации. Хотя сделать вид, что ты собираешься включить лингвистический транслятор, якобы затем, чтобы поговорить с представителем незнакомой расы, — ход сильный. Но все-таки — совсем не в духе чертова поляка. Дон обернулся.
Счет остался прежним.
Существо смотрело на Збышека, вытянув шею и широко раскрыв желтоватые глаза. И держалось одной рукой за дверцу открытую бота. (Мать его, я забыл закрыть дверь! — подумал Збышек.) Выглядело оно как обычный человеческий ребенок — лет десяти, не больше. Аборигенчик. Аборигеша. Такой маленький, а уже абориген, аборигенище, зловредный и любопытный, аборигейша поганая! Прыгнет сейчас в бот, махнет по всем по двум двигателям и соси ты леденцы, без связи и транспорта! Из-под подола серой холщовой рубашки торчали голые тонкие ноги. На крупных коленках — старые ссадины.
— Во — бля! — вырвалось у Дона.
Через секунду аборигенчик, точно опомнившись, отпустил дверцу, завертелся на месте, проскочил под днищем бота и со всех ног кинулся в примыкающий к шестиугольнику площади узкий переулок. Збышек совершил героический рывок, но не успел. Он остановился на краю площади, глядя аборигенчику вслед.
— Куда он делся? — спросил подбежавший Дон.
— В дом заскочил. Вон в тот. В подъезд.
— Посмотрим?
— Давай.
Заперев двери бота, оперативнички быстрым шагом направились к дому, в котором скрылся ребенок. Гулкий подъезд с крутыми лестничными пролетами и тесными площадками между, какие-то слишком ровные, словно полированные, стены, двери на площадках — незапертые, полуоткрытые, распахнутые настежь, мертвые, темнота в помещениях за дверями.
Ни звука. Ни движения. Никого. Ребенок тоже пропал, растворившись в темноте одной из многочисленных квартир, или выскочив из этого подъезда через ход на крышу, с неудовольствием обнаруженный взбежавшим на последний этаж Доном. Хотя, кажется, пыль на ступеньках ведущей на крышу лестницы осталась не потревоженной ничьими ногами. Тут возник звук.
— Гай'ар, — пропели стены. — Ос'са-о…
— Что это? — спросил Дон.
— Что? — повернулся к нему Збышек и посмотрел с недоумением.
— Гай'ар, — повторил Дон, стараясь воспроизвести звук поточнее, — ос'са-о.
— Бредишь? — спросил Збышек.
— Нет, — сказал Дон. — Ты не слышал, что ли? Только что кто-то произнес эти слова. Или пропел.
— Ты. Никто, кроме тебя, здесь не пел. Можешь быть уверен. Да и ты тоже… хотя, конечно, тебе лучше знать…
— Вырастил себе в ухе по банану! Мыть надо! — обиделся Дон. — В помещения заглядывать будем?
— А как же? Откуда начнем?
— Отсюда.
Дон направился к ближайшей двери, толкнул ее ладонью и беззвучно вошел внутрь. Збышек, тронув на всякий случай торчащую из поясной кобуры рукоять пугача, переведенного на парализующий бой, последовал за ним. Дизайн помещения не впечатлял. Не знай Дон, что планета сутки тому выбралась из спайки между реальностями, он решил бы, что находится в обычной квартире на одной из слаборазвитых планет. Функционально, но некомфортабельно. И — довольно обыденно. Идеальная чистота. Ни пылинки на полу и предметах. И отсутствие запахов. Как будто хозяева квартиры приходили сюда только для того, чтобы навести порядок. Вторая квартира оказалась точно такой же. Чистой, пустой и безжизненной. И третья. И все остальные.
Заканчивая осмотр последней квартиры в подъезде, Збышек пожал плечами и произнес:
— Мне это все напоминает этнографический музей. Какой-то педант воссоздал быт до мелочей, но не позаботился для большей реалистичности рассадить по комнатам манекены. Кинодекорация.
