обрушившейся стены на меня зыркает, будто череп просверлить взглядом хочет. А песня все крутится в башке: «Из-за елей хлопочут двустволки — там охотники прячутся в тень. На снегу кувыркаются волки, превратившись в живую мишень…» И тут у меня патроны кончились! Последнего зомби я ножом укладывал. Но и контролера нельзя оставлять в живых — что, если он за мной по подземельям потом пойдет? Ну, я к нему подступаю, он же, гад, вылез из-под обломков и пятится, да еще шустрый такой… Отбежит — и снова пялится, не убегает совсем. Наверное, задело его, что не может меня зацапать целиком, мешает ему что-то. Как посмотрит на меня — вроде зашумит в голове, нечисть всякая начинает мерещиться, я остановлюсь, не понимаю, зачем сюда приперся, и контролера больше не вижу, смылся типа, то есть исчез. Вдруг прорвется в сознание: «Идет охота на волков, идет — охота! На серых хищников, матерых и щенков», — и опять вижу, что тут он, бесовская морда, никуда не делся, гипнотизирует! Позыркает так — отбежит, позыркает — отбежит. Не уходит совсем, хотя мог бы, пока я ориентацию теряю. «Кричат загонщики, и лают псы до рвоты. Кровь на снегу и пятна красные флажков». Завалить хочет, ясно. А я на него наступаю с ножом… и вдруг — раз! — одной ногой в «Зыбь» проваливаюсь! Как эта аномалия работает, знаешь?
Про себя улыбаясь горячности Цыгана, Настька покачала головой, и сталкер заговорил вновь:
— Этого никто точно не знает, но она все вещество будто растапливает и перемешивает. Земля под ногами такой вязкой становится, и ты как в болото… Органику не трогает, но если провалишься и выбраться не успеешь — «Зыбь» застынет, и ты в ней останешься, зацементирует лучше всякого бетона. Проваливаюсь я, в общем, в нее ногой, а перед глазами в это время всякая дрянь вертится, и я вроде как не понимаю, что это «Зыбь». Но провалился-то все же именно ногой, и в голове сразу: «Наши ноги и челюсти быстры — почему же, вожак, дай ответ, — мы затравленно мчимся на выстрел и не пробуем через запрет?» — и я, услышав это, как бы выныриваю из бреда. И вижу, что я «Зыбь» включил. А контролер сидит совсем близко, в двух шагах, на камне, и лыбится. Как я тогда выбрался… до сих пор сам себе не верю, что сумел. «Зыбь» ведь не просто перемешивает все, она при этом еще и растет. Одной ногой встал — считай, весь уже там. И под ботинками становится зыбко, мягко — не выпрыгнуть. То есть когда «Зыбь» мелкая, то можно, мне же попалась глубокая, провалился чуть не по пояс. Но небеса подсказали, прям озарение какое-то… В голове крутится: «Я из повиновения вышел за флажки — жажда жизни сильней!» — а тело в это время само все сделало, я даже испугаться не успел. Верней, испугался, но уже потом, когда понял, чего избежал… Короче, там так получилось: «Зыбь», когда я ее включил, разрослась аккурат до этого камня, на котором контролер на корточках присел. Я, значит, снял любимый «G-36» с шеи, за приклад взял, ремень на шею ему быстро накинул, рванул черта на себя, уронил в «Зыбь», на него вскочил и прыгнул на камень. Потом еще дальше по коридору отбежал для верности… Оглянулся — а «Зыбь» застыла уже. И контролер в ней по самые уши. И так он на меня смотрит… — Рамир вытер вспотевший лоб. — Дергается, пытается выбраться, а никак. Аж пузырится от усилий. Раз дернулся, другой, понял, что пропал, — и на меня взглядом такую волну покатил… Ненависти, понимаешь? Омерзения и ненависти — жгучую такую, ядовитую. Меня будто кипятком ошпарило, а потом схлынула волна, но следы ее остались на мне. — Он быстро оглянулся на Настьку. — Ничего не чувствуешь, а? Как будто пленка на мне невидимая прилеплена… Когда человек подходит любой — мне кажется, что пленка вроде как мерцает, хотя ничего не видно. И кожу будто покалывает, кончики пальцев тоже, мочки ушей иногда чесаться начинают… Странное такое ощущение. Это то, что я чувствую, — а люди тут же с лица спадают, краснеют, бормотать что-то начинают… ну и убегают куда подальше. — Рамир вздохнул. — Не сразу я сообразил, что к чему, но когда уж понял — ясно стало, что контролер в этом виноват.
Они вышли из очередной ложбины, и Настька, поравнявшись с Рамиром, взяла его за руку.
— За что же тебе такое наказание? — грустно спросила она.
— Да я вот и сам думаю, — нахмурился Цыган. Опять накатил стыд, и он отвернулся, помрачнел, говорливость его иссякла. — Ладно, Кипяток — он при смерти был, истощенный, и крыша у него поехала уже в той клетке, потому он на меня не реагировал. Страх ему мешал мое проклятие ощутить, ужас перед бюрерами и тем, что они его сожрать должны. Но ты… удивительно все же, почему ты ничего не ощущаешь? Может, это связано как-то с тем, что ты местная? Ну, родилась здесь… Дитя Зоны. Они здесь все странные, у них бывают отклонения…
Она отдернула руку.
— Я нормальная! Я не дитя Зоны, а… а человеческое дитя!
— Да нормальные-то люди меня боятся.
— И хвоста с рогами у меня нет! Еще раз скажешь, что я странная, так я тебя… — Она подняла кулаки.
Рамир невесело рассмеялся.
— Ладно, понял. Но только в Зоне всякие странности, наоборот, к лучшему. Полезны твои особенности могут быть, непонятно разве? Слушай, я на самом деле просто поражаюсь тебе. Могильник — такое место, что никто ничего про него толком не знает. Я сам себе не верю — иду тут с тобой по этому чертову Могильнику, живой… да это кому расскажи из сталкеров — не поверят! А если у тебя способности есть, то тебе в Зоне самое место…
Девушка насупилась.
— Нет уж, я тут жить не собираюсь, как дядя Василь, — отрезала она. — Я в большом мире останусь. Вот схожу до деревни, с Боргом поговорю и тут же обратно. Интернат закончу и все-таки поступлю в ветеринарный! — Она взмахнула рукой. — Вот так, поступлю! Подумаешь, менеджеры больше получают. Зато я животных люблю. Мне нравится их лечить… — Она покраснела и опустила голову, смущенная своим порывом.
А Рамир, наоборот, побледнел. Не бывать тебе дома, не окончить школу… Что сказала бы на это Ма? Сколько усилий она приложила, чтобы цыганского оборванца вывести в люди. Старая цыганка умерла бы со стыда, если бы знала, что ее любимый внук… И ведь не деться уже никуда — Умник со своими людьми ждет, он не выпустит Цыгана из Могильника живым, если тот не приведет девушку.
Земля под ногами дрогнула — Настька пискнула, Рамир отпрыгнул, пригнувшись, широко расставил ноги. Она качнулась вновь, снизу донеслось утробное ворчание.
— Что это?! — выдохнула побледневшая девушка.
Сталкер поднял руку, показывая ей, чтоб молчала, и замер в напряженной позе. Урча и бурча, земля покачивалась, шла мелкими трещинами, трава шевелилась.
— «Брюхо», — сказал Цыган, делая осторожный шаг. — За мной иди, вперед.
— Брюхо? — обескураженно повторила Настька, неловко шагая следом. — Вправду, как по брюху идешь… И вроде, — не сдержавшись, она хихикнула, — вроде у него несварение желудка, расстройство, у этого брюха.
— Ага, смотри, чтоб у него понос не начался, — пробурчал сталкер, не видевший в ситуации ничего смешного.
Утробные звуки из-под земли стали громче, почва покачивалась и вздрагивала. Цыган шел, как моряк по палубе корабля в легкий шторм, Настька ковыляла за ним, широко расставляя полусогнутые ноги. В какой-то момент качнуло так, что она чуть не упала, ухватилась за спутника сзади и чуть не опрокинула его. Она ожидала, что Рамир сразу рассердится, как Лесник, но он лишь пробормотал:
— Осторожно, осторожно…
Что-то было с ним не так, Настька чувствовала это — новый проводник будто смущался, как если бы… как если бы ощущал себя виноватым перед ней, вдруг поняла она. Но почему, из-за чего? Ведь он, наоборот, ее спас и решил не убивать! Рамир не обманывал, она чувствовала — он не станет ее трогать…
Снизу донеслось протяжное клокотание, потом что-то громко булькнуло.
— Дядя Рамир… То есть Рамир! — позвала она, цепляясь в его ремень. — Да что же это такое?
Не оглядываясь, он пожал плечами.
— «Брюхо», так называют.
— Но что это за «Брюхо»?
— Не знаю. И никто не знает, по-моему. Это же Могильник, здесь все еще более странное, чем в Зоне вокруг. Что-то там живет в земле… Или, может, сама земля изменилась из-за аномальной энергии? Может, прямо под нами когда-то что-то закопали большое, и потом оно… оно…
— Ожило? — предположила Настька. Он вновь пожал плечами.
