— Понятно. То есть, непонятно. Зачем вообще нужно это божье слово?
Теперь перекрестились все стрельцы, а некоторые перекрестились дважды. Емельянов глубоко вдохнул и начал вещать:
— Слово дано истинно верующим от бога как священный дар процветания и благоговения. Нет границ для слова и нет того, что слово не превозмогает, ибо сказано, что вначале было слово и слово было от бога и слово есть бог.
— Если я захочу погасить солнце и скажу правильное слово, солнце погаснет? — спросил я.
Новая волна крестных знамений.
— Сказано в писании, — продолжал Емельянов, — что ежели у кого вера с гору, то слово такого человека сдвинет гору, а ежели вера с горчичное зерно, то такому и зерна не сдвинуть.
Я, кажется, начал кое-что понимать.
— Что может вера обычного человека? — спросил я. — Например, того монаха. Он мог меня убить?
— Он должен был тебя убить, слово действует мгновенно и от него нет защиты. Почему ты еще жив?
— Он не успел договорить свое заклинание.
— Это не имеет значения, слово действует до того, как произнесено.
Мы с Усманом переглянулись. Вот оно, значит, как. Но почему… крест?!
Ладно, с этим потом разберемся.
— Как можно увеличить веру? — спросил Усман. — Если я хочу, чтобы мое слово стало сильнее, я должен прочитать какую-нибудь священную книгу, помолиться… правильно? Кстати говоря, силу дает слову только христианская вера?
Емельянов помотал головой.
— Нет, — сказал он, — у бусурман тоже есть слово, иначе с турками не воевали бы каждые десять лет. Божье попущение, говорят.
— Понятно. Это поэтому никому нельзя учиться грамоте?
— Почему никому? Я, например, грамотен.
— Да, конечно, офицеру без этого нельзя работать с картами. А крестьянам она незачем, а то еще библию прочитают и словом овладеют. Правильно?
Подпоручик мрачно кивнул. Усмана несло.
— И кресты нательные у вас тоже запрещены, да? По той же причине. И монахи у вас вроде как боги, только маленькие?
— Так нельзя говорить, — возмутился подпоручик, — ересь карается…
— Да мне плевать, чем карается ересь! — взвизгнул Усман. — У нас два автомата и пусть только попробуют покарать!
Емельянов задумчиво посмотрел сначала на Усмана, потом на меня.
— Я не понимаю, — осторожно начал он, — почему вы еще живы. Выстрел не может обогнать слово.
— У хорошего бойца выстрел все может! — выкрикнул Усман и успокоился.
Он повернулся ко мне и вопросительно взглянул мне в глаза. Я значительно кивнул.
— Крест может быть защитой от слова? — спросил я.
— От слова нет защиты, — ответил Емельянов, — только вера и, как символ веры, другое слово. Хороший священник произнесет слово и без креста.
— А крест в руках неверующего? — уточнил Усман.
— Простая побрякушка.
На всякий случай я подошел к убитому монаху и снял с него крест. Да, канон здесь явно не тот. Если обычно Иисус дистрофически тощ, то здесь можно подумать, что на кресте распят Жан Клод Ван Дамм. И выражение лица не скорбное, а совершенно спокойное и уверенное, будто не на крест он взобрался, а на тарзанку в Парке Горького. Я вгляделся в глаза Иисуса, я попробовал передать вечно живому богу часть своей силы и получить сторицей, как он обещал ученикам, но ничего не случилось. Живой бог выглядел мертвым, а я не чувствовал в себе никаких сверхъестественных сил. Я перекрестился и почувствовал себя идиотом. 'Отче наш' я решил даже не начинать.
Усман неслышно подошел сзади.
— Крест? — тихо спросил он. — Это твой крест нас защитил?
Я кивнул.
— Я не знаю, в чем тут дело, — сказал я, — честное слово, не знаю. Я понял, что должен выстрелить, и выстрелил. Я не понимаю, как я понял, крест как-то подсказал мне, что делать, но как…
— Не грузись, — оборвал меня Усман. — Давай лучше подумаем, что будем делать с этими гоблинами. В приказ я ехать не собираюсь, на дыбу за убийство монаха мне что-то не хочется. А тебе?
— Мне тоже.
— Значит, надо уходить. А для этого надо поменять нашу одежду на что-нибудь более подходящее. Может, у крестьян приватизировать… Жалко, что мы с тобой не умеем ездить верхом.
— Разве арабы не все…
— Нет, не все. Эй, подпоручик! Кто может остановить крестьянина, путешествующего на собственной телеге?
— Да кто угодно.
— Но Тимофей… он же ехал по большой дороге и было непохоже, чтобы он чего-то боялся.
— Крестьяне имеют право ездить на ближайший рынок продавать и покупать. Для более дальних поездок нужно благословение.
— Какое еще благословение?
— Деревянная или металлическая пластинка с изображением, символизирующим суть поездки. Может выдаваться настоятелем прихода, барином или судейским дьяком.
— Понятно. У тебя оно есть?
— Зачем? Мы же стрельцы.
— Понятно. Стрельцы бывают пешими?
— Хочешь изобразить нас? Не выйдет, стража не имеют права покидать охраняемую зону без благословения. А в охраняемой зоне нас всех знают в лицо.
— Так это что получается, без боя никуда по любому не деться? Тогда поехали в приказ.
— Сдурел? — Емельянова аж перекосило. — Твой друг убил монаха! Вам не выйти оттуда живыми! И нам тоже мало не покажется за то, что монаха не уберегли.
Мне показалось что пора и мне вставить слово.
— Сдается мне, подпоручик, — сказал я, — что ты не особо жалуешь монахов. Я прав?
Подпоручик озадаченно пожал плечами.
— А кто их жалует? Но против слова не попрешь. Жаль, ребята, но у вас нет выхода, кончится порох и…
— Положим, порох не скоро кончится, — заметил Усман.
— Ну и что с того? Против двух монахов сразу вам никак не выстоять. Если мы не вернемся к вечеру, воевода поднимет в ружье резерв. Вас загонят, как медведя на охоте.
— Значит, у нас вообще никаких шансов? — уточнил Усман.
— После убийства монаха — никаких, — подтвердил подпоручик. — Если только…
— Что?
— Расскажите-ка поподробнее, что с вами стряслось.
12
У стрельцов был с собой сухой паек и мы пообедали, не слишком сытно, но в нашем положении
