— Назови себя, — потребовал я.
— Окст, — представился охотник.
Он сидел на земле в неестественной позе, его глаза были широко раскрыты, а запах сообщал, что он страшно растерян и ничего не понимает. Неудивительно. Увидеть живого элроя, да еще в теле женщины — еще то потрясение.
— Слушай меня и не говори, что не слышал, — торжественно произнес я. — Ты передашь мои слова эрастерам в точности, не исказив ни единого звука. Я, элрой Андрей Сигов, явился в племя Врокса. Каждый, кто придет на землю Врокса до того, как я дам позволение, умрет. А теперь смотри.
Я подобрал с земли толстую палку, сконцентрировал внутреннюю силу, напрягся и переломил палку об колено.
— Возьми эту палку, — я протянул ему обломки, — и отнеси эрастерам. И скажи им, что так будет с каждым, кто не поверит моим словам. Я сказал все. Пошли, Эзерлей.
Эзерлей неподвижно стояла, смотрела на Окста и источала запах желания.
— Пошли! — прикрикнул я. — Мы сюда не блудить пришли.
Эзерлей вздрогнула и ее взгляд обрел осмысленность. Я взял ее за руку и мы направились в обратный путь.
Когда мы прошли метров пятьсот, Эзерлей спросила:
— Разве ты не хотел лично поговорить с эрастерами Дзара?
— Хотел. Но этот охотник подвернулся очень вовремя.
— Разве не стоило дойти до поселения и сказать лично эрастерам те слова, что ты сказал ему?
— Может, и стоило, — проворчал я. — Но теперь уже поздно.
Она права, мне не следовало ограничиваться разговором с простым охотником, надо было поговорить с вождем. Эзерлей сейчас думает, почему я принял такое странное решение, но я уверен, что правильный ответ так и не придет в ее симпатичную и умную голову. Правильный ответ очень прост — я просто устал от долгого путешествия.
16
Ночь прошла без происшествий, если не считать того, что от холода не спасло ни одеяло, ни тело Эзерлей под боком. Интересно, почему у млогса не принято разводить костер на привале?
Я задал этот вопрос Эзерлей и она подтвердила, что ночью в лесу костры не разжигают, но не смогла объяснить, почему. Возможно, млогса опасаются устроить невзначай лесной пожар, а может быть, причины, породившую эту традицию, давно перестали быть актуальными, а традиция осталась. Кто его знает…
В самом конце путешествия, уже на подходе к поселению Врокса, нас ждал сюрприз.
Первую женщину с луком и стрелами заметила Эзерлей. Женщина ломилась через кустарник, держа лук над головой, чтобы острые ветки не порвали тетиву. Женщина была явно чем-то возбуждена, но непохоже, чтобы она от кого-то убегала. Жалко, что она слишком далеко, чтобы уловить ее запах.
— Что она делает? — спросила Эзерлей.
— А я почем знаю? — ответил я. — Полагаю, охотится на кого-то.
Эзерлей издала запах непонимания.
— Вчера, когда мы уходили, — сказала она, — во всем племени никто не занимался ничем полезным, а сегодня вдруг все отправились на охоту.
— Все? — переспросил я.
— Это уже третья, — пояснила Эзерлей. — Но первых двух было плохо видно, я не видела, что они делают. Мне показалось, что они кого-то выслеживают, но я не была уверена.
— А кого они выслеживают?
— Не знаю, — растерялась Эзерлей. — Мужчины никогда не охотились в этих местах, здесь не водится никакой дичи. Разве что барни, но они не годятся в пищу, у них мясо горькое. Томба — тем более.
— Томба?
— Да, в этой роще наверняка живут две — три пары томба. Вон на том флаксе, например, может быть их гнездо. Но томба нельзя есть, от их мяса пучит живот и бывает понос.
— А от печени?
— Что от печени?
— Если мне не изменяет память, печень томба входит в вейерштрасс.
— Ох!
Кроме этого восклицания, Эзерлей ничего не сказала, она просто ускорила шаг, настолько ускорила, что угнаться за ней стало трудно. Но я постеснялся попросить ее идти медленнее.
17
По дороге я узнал, кто такие лакстены — это такие мелкие твари наподобие земных кузнечиков. За час пути мы с Эзерлей встретили шестерых женщин, увлеченно ловивших лакстенов в густой траве. При виде нас женщины делали на лице смущенное выражение и быстро уходили, как будто внезапно обнаружили в противоположной стороне нечто требующее незамедлительного внимания. А потом мы увидели, как ловлей лакстенов занимается целый выводок детей.
— Боюсь сглазить, — сказал я, — но по-моему, рвасса в том корыте начало цвести.
— Боюсь, что да, — подтвердила Эзерлей.
— Ты не рада?
— А чему радоваться? Ты сваришь вейерштрасс и уйдешь, а племя погибнет.
— Еще неизвестно, подействует ли вейерштрасс, — заметил я. — А если подействует, ты сможешь пойти со мной. Мне бы хотелось, чтобы ты пошла.
Эзерлей просияла, издала запах восторга и радостно взвизгнула.
— Я пойду с тобой куда угодно, — сказала она. — Я не смела навязывать элрози свое общество, но раз ты сама зовешь меня, я пойду с тобой, куда бы ты ни пошла. Но я не хочу, чтобы ты уходила.
— Я мужчина, — напомнил я в очередной раз. — Пожалуйста, обращайся ко мне в мужском роде.
— Извини, — смутилась Эзерлей, — я все время забываю. Это так странно…
Она не стала продолжать мысль, а я не потребовал. Оставшиеся полчаса пути прошли в полном молчании, а потом мы достигли цели путешествия и я не поверил своим глазам. Корыто, в которое позавчера по моему приказу поместили рвасса вместе с куском земли, было полностью разорено. Создавалось впечатление, что по нему промаршировало стадо буйволов.
Я грубо выругался по-русски, в языке млогса нет адекватных слов. Эзерлей не поняла, что именно я сказал, но общий смысл уловила. Она вздрогнула, не только от неожиданности, но и от страха.
— Это не поможет, — сказала она.
— Что не поможет?
— Ты хочешь найти тех, кто украл цветы, и заставить их вернуть украденное?
— Почему же это не поможет?
— Потому что женщины потеряли головы от ужаса. Когда они увидели, что рвасса зацвело, они поняли, что ты скоро уйдешь, и это их напугало. Они не верили, что ты уйдешь, они думали, это невозможно, и когда ты сама это поймешь, ты займешься делами племени и спасешь его от истребления. А теперь они поняли, что ты не будешь нас спасать.
— Они уничтожили цветы, чтобы я не смог уйти?
— Ты слишком хорошо о них думаешь. Они не уничтожили цветы, они их забрали и сейчас каждая,
