Длинные тонкие пальцы перебирали струны, певец смотрел отрешенно, будто действительно находился на палубе корабля, сожалея о потерянной любви и проживая понимание, что никто не сможет заменить потерянную возлюбленную. Припев тоже не оставлял ни герою песни, ни слушателям надежды.
Президент Объединения поэтов Алтая стоял спиной к остальным, опершись рукой о стену, и смотрел в окно. Художник, оторвав взгляд от девушки, снова склонился над рисунком, а певец, отдавшись музыке, казалось, смотрел внутрь себя. Некому было заметить, как изменилось лицо гостьи. Легкая тень мелькнула во взгляде и пропала, зрачки расширились, потом в голубизне глаз заплескалась растерянность, быстро сменившаяся страхом…
— Вы не видели Сервизу? — Кирп заглянул в сестринскую комнату, но там, кроме демоницы с располосованным носом и призрака, обрабатывающего рану, никого не было. На свой вопрос вампир получил только отрицательное покачивание головой от Гундарго. Он закрыл дверь, не заметив злорадства в глазах страшной медсестры.
Влюбленный заглянул в каждую палату, осмотрел оба этажа, попросил санитарок проверить в женском туалете — девушки нигде не было, она словно сквозь землю провалилась. Вахтеры тоже клялись, что новенькая медсестра из здания не выходила.
Кирпачек сам поражался страху, сковавшему его сердце ледяными обручами, но ничего не мог с этим поделать. Казалось бы, чего переживать? Всего час он ассистировал в операционной, всего час не видел любимую, однако предчувствие беды не отпускало ни на минуту.
— Может, вы не заметили? Чай пили или просто просмотрели? — настаивал молодой врач, всем сердцем желая, чтобы старые хоббиты ответили положительно.
— Да што ты! — в один голос ответили старики. — Такие ножки и не заметить?!
— Да мы, когда эта лапунька идет, — продолжил тот, что постарше, — специально из-за стола выходим.
Вахтер, в подтверждение своих слов, вылез из расшатанного кресла и подошел к вампиру. Седая макушка пенсионера едва доставала тому до середины бедра.
— Посмотреть, значит, на ножки. — Второй коротышка откинулся на спинку стула, водрузив на стол огромные волосатые лапы. — У наших баб таких не увидишь. — И он почесал грязную пятку.
— Да Сервиза всем кралям краля, — перебил его первый хоббит, в восторге закатив глаза, — и юбка у нее короткая.
— А ноги, ноги длинные, стройные, а уж как посмотришь, откуда эти ноги растут, так сразу себя чувствуешь ого-го!
Старики хоббиты, переглянувшись, захихикали.
Врач повернулся и побрел к лестнице. Он не сразу заметил, что медсестры и санитарки сбились в кучку возле дверей палаты номер двенадцать и, возбужденно размахивая руками, что-то обсуждают громким шепотом.
— Фон Гнорь! — окликнул его Гундарго, проплыв сквозь толпу злорадствующих женщин.
— Слушаю, — пробормотал Кирп. — Что случилось?
— У Дреплюзы подозрение на осиновую болезнь. Ты сегодня дежуришь, присмотри за ней. — Вампир кивнул и направился к дверям палаты, но Гундарго придержал его за локоть. — Не сейчас, — сказал призрак. — Я дал ей снотворное, часа три проспит. Но гарантирую, только придет в себя, сразу же устроит истерику. Так что мужайся, коллега.
— Да-да. — Кирп с надеждой взглянул на старшего товарища. — Гундарго, вы случайно не видели Сервизу?
— Видел. Я всех, все и всегда вижу, но тебе надо самому научиться этому. Не просто смотреть, а именно видеть.
— Простите, Гундарго, не понял вас. Не могу найти Сервизу, все осмотрел…
— О том и толкую, мой дорогой друг. Осмотрел все, а что увидел? — Гундарго, хмыкнув, растаял в воздухе.
Вампир почувствовал раздражение. Да какая разница? Ведь смотреть и видеть — это одно и то же! Призрак в своем репертуаре: напустит туману, а сам испарится, словно его и не было.
Поэты совсем забыли о докторе Груздеве. Он, отлежавшись на второй половине кабинета номер тринадцать, пришел в сознание и быстренько перебрался на свою территорию. Со вздохом посмотрел на осколки зеркала, жалобно хрустнувшие под ногами. «Удивительно, как не поранился», — подумал Жоржик и с сожалением взглянул на пустую алебастровую раму. Он зачем-то поднял ее, вытащил пару осколков и водрузил на место. В обрамленную выкрашенным серебрянкой алебастром дыру были видны край дивана и стеллаж с книгами в соседнем помещении.
Жоржик прислушался. В его кабинет врывались раскаты смеха, звон стаканов, шутки. У соседей хлопнула дверь, и в мужскую беседу свежей струйкой вплелся тонкий девичий голос. Георгий Сильвестрович опустился на стул, уперся локтями в крышку стола, голова склонилась на грудь. Заиграла гитара. Песня о любви, такой необходимой и всегда ускользающей от него, не просто тронула душу, но и разбередила все тщательно зализанные сердечные раны внештатного агента. Груздев поразился: оказывается, таких ран было много, поиски жизненной орбиты не прошли бесследно для «горячего сердца» фээсбэшника. Он слушал песню, заодно пытаясь хоть как-то разобраться в происходящем.
Растерянность прошла, Груздев решительно встал и оказался у вешалки. Он натянул одежду, с сомнением глянул на усыпанный зеркальной мозаикой пол и босые ноги. «Что ж, всего не предусмотришь, — подумал он, — обувь придется спросить у соседей». Жоржик шагнул к двери, щелкнул замком и замер. Сколько времени пролежал без сознания, он не знал. Часы, телефон, ключи от дома — все у Любочки, но она наверняка уже видит седьмой сон и на звонок не ответит.
За стеной послышался хохот. Писатели и поэты, видимо, хорошо проводили время. Между грубыми мужскими голосами вплеталась струйка невероятно нежного женского голоска. Потом Дантес исполнил еще один романс. Исполнил так хорошо, что Груздев расчувствовался и смахнул повисшую на реснице слезу. Он вспомнил залитый парафином подсвечник, который казался произведением искусства, вспомнил тепло свечей, что согревали поэтам жизнь. И доктору Груздеву захотелось окунуться в ту душевную атмосферу, какая всегда имела место быть в кабинете номер тринадцать. Взяв в качестве пропуска маленькую бутылочку коньяка, который планировал добавлять в кофе во время сегодняшнего ночного наблюдения за Дальским, психотерапевт постучался к соседям.
Картина, представшая глазам изумленного доктора, на веки вечные отвратила его от алкоголя. За столом сидела вымазанная черной тушью девушка и жевала плитку гематогена. Перед ней лежала горстка смятых фантиков и сшитый из мягкой ткани гробик с серебристым крестом на крышке. Георгий Сильвестрович прошел в комнату, поставил коньяк перед уже уставшими от спиртного творцами и быстрым речитативом проговорил следующий текст (слова он выучил давно, специально составив словарик, для того чтобы понимать молодых пациентов):
— Прикольно выглядишь, герла. С таким прикидом надо на танцполе ластами стучать, а ты тут с мухоморами зависаешь, вместо того чтобы найти себе отвязного кекса.
