вот беда, руки за спиной связаны туго, не получается. Запястья затекли уже, веревки глубоко врезались в кожу, больно. Стало быть, не сон, но ведь и явью этот кошмар быть не может.
– Очнулся, едун, смотрите, очнулся!
Я попытался сказать, что я ведун, но обнаружил кроме пустыни в глотке еще и кляп во рту. Вообще-то логично, колдодей много чего может натворить напоследок, коли ему рот не забить. Но я-то ведь не чарун? Или да? Превеликий, голова моя!
Перед глазами все плывет, слабость такая, что непременно бы упал, если б не веревки. Вдобавок холодно – одежды на мне никакой, а ночи даже в конце весны еще прохладны. Ну, не беда, простыть не успею – сейчас костерок разожгут.
– Признаешь ли ты себя виновным в колдодействе проклятом? – сурово вопрошает голова. – Отвечай, жрец!
– Едун, – поправил кто-то из толпы.
– Один пень, – отмахнулся голова. – Отвечай!
Я злобно замычал, стараясь освободить рот. Безрезультатно, сработано на совесть, словно не пейзане постарались, а заслуженные княжьи каты. Какие таланты порой в глубинке встречаются, порой диву даешься.
– Голова, у него ж рот забит, – заметил кто-то из толпы. – Как он тебе ответит?
– Вытащить кляп, – скомандовал седой, угрюмо зыркая из-под косматых бровей.
– Ты что, голова? А ну как чаронёт? Жги его, да вся недолга! – возроптала толпа.
Серьезно настроены пейзане. Если богатырь мой на помощь не придет, сожгут ведь, честное слово, сожгут! Где его носит, когда он так нужен?
– Жги! Едуны – оборотню первые помощники! У-у, колдодей окаянный, ничего, вот огню тебя предадим, спадут с богатыря чары нечистые, он-то нам волколака добыть и поможет!
Голова как-то сама собой прошла, словно и не болела. Еще раз попробовал вытащить кляп – хоть прокляну перед смертью деревню, как ведуну положено. Обидно ни за что помирать, сил нет. Только рот освободить, я им такой наговор прочту, сто лет только пустынные колючки расти будут, да и то из ушей.
– Успеем сжечь, – непререкаемо изрек голова. – Сперва вызнать надо, какое колдодейство на нас напустить собирался, и не успел ли уже малость напакостить? А если вдруг чаровать начнет, так Негун его по башке дрыном приголубит.
– Угу, – подтвердил здоровяк, покачивая немалого размера колом.
– Готов? Рогдей, вытаскивай кляп!
– А чего сразу Рогдей? Чуть что, сразу Лысый! Сам вытаскивай, я почем знаю, может, он на меня плюнет. У едунов слюна ядовитая, знает кто?
– Вытаскивай, Лысый, не тяни, – загудели пейзане. – Ночь на исходе, спать охота. Давай, нам его жечь еще, время-то идет.
– Да не буду я, – упирался Рогдей. – Пусть вон Боляр-Третий тащит или кузнец. Мне бабушка еще в детстве говорила, не тронь, Рогдюша, живых змей, дохлых кошек и едунов, не то лихо выйдет. Нашли дурака, едуна трогать!
– Трусливая душонка! Боляр, ты-то хоть не боишься?
– Этого? – верзила презрительно сплюнул. – Я его за глотку возьму, пусть только дернется, шею сверну, как куренку. Видали мы едунов и таких, и всяких…
Схватил меня за горло, едва не вырвав кадык, выдернул кляп.
– Говори, – голова поймал мой взгляд и уже не отпускал. – И помни, едва колдодейство почую, Негун тебя по затылку огреет, а Боляр придушит на месте.
Я криво усмехнулся. Пусть лучше задушит, чем на костре сожгут. Сказать не получилось, выдал лишь беспомощный хрип.
– Чего? – голова не расслышал, приложил ладонь к уху. Пришлось повторить хрип еще раз. Говорить нормально я не мог, вот если б воды глоток…
– Пить хочешь? – догадался голова, внимательно наблюдавший за моими мучениями. – Эй, дайте ему воды. Эвон как в глотке пересохло, только шипеть и может.
О зубы больно ударился ковш, ледяная колодезная вода плеснула в лицо. Торопливо сделал несколько крупных глотков – пока не отобрали. Горло сразу заныло, как перед простудой бывает, да теперь уж неважно. Если Хреногор на выручку не придет, жить мне совсем не долго осталось…
– Рассказывай теперь, – велел голова.
– Что рассказывать? – уточнил я.
– Как волколаку помогал, рассказывай. Что за нечистое колдодейство на богатыря славного наложил и как его снять? На кого порчу навести успел, кому карму испортил, чакры завесил, венец безбрачия наложил? Впрочем, это уже лишнее, и без тебя найдется, кому снять. Говори, я жду, народ ждет.
– Не знаю я никакого волколака, – начал я свою защитную речь. И тут же закончил – голова кивнул Боляру-Третьему, тот легонько сжал мне горло, и говорить я уже не мог, а мог только пальцами шевелить да хрипеть полуобморочно.
– Вспомнил? – ласково спросил голова. – Говори!
– Да иди ты, – рыкнул я (о, голос вернулся, как вовремя). – Два раза все равно не убьете. А утром богатырь проснется и разнесет всю деревню по бревнышку за соратника.
– Рассеются чары твои нечестивые по смерти, – возразил староста, но неуверенно. Кто нас, колдодеев знает, может, со смертью только крепче становятся.
– Мечтай, мечтай, – хмыкнул я, и тут же захрипел, вывалив язык. Все-таки, здоровый этот Боляр. Эх, чуток времени, я б на него такой наговор наложил, что даже правнуки на домовину не поленились бы плюнуть. Ему, не мне, какая могила после костра?
– Говори! – приказал голова жестко, и я заговорил.
Довелось мне в прошлом году книгу прочитать, «Любовные истории Лорийского королевства, собранные и записанные книжником Марутой из Медведевска, для мужеска пола предназначенные». Ядреная книга, что и говорить! Стиль написания – самый, что ни на есть, современный, не игривый даже, а как бы это сказать правильно, откровенный. Со всеми, так сказать, интересными подробностями.
Вот эту книгу я и начал пересказывать. Историю за историей, главу за главой. Толпа на площади заметно выросла, время от времени кто-нибудь из не участвовавших в моем сожжении мужиков подходил полюбопытствовать, чем дело кончилось, да так и оставался. Боляр время от времени подносил к моим губам кувшин с водой, чтобы в горле не пересохло. Звезды исчезли с небосклона, небо посветлело, а я все рассказывал и рассказывал, мысленно вознося хвалу Превеликому за то, что книга была такая толстая. Благословен будь книжник Марута из Медведевска за свой чудесный труд!
Бабушка мне в детстве сказки рассказывала, чтобы засыпал быстрее. Верите – из всей толпы ни один не уснул! Благословен будь книжник Марута из Медведевска за свой чудесный труд!
Толпа внимала, затаив дыхание, и казалось, это будет длиться вечно. До самой последней страницы, а если повезет – до оглавления. Но все, как обычно, испортили бабы.
Смотреть на костер имени меня не пришла ни одна, то ли потому, что ночью, то ли других дел хватало. Но едва первые (ну ладно, вторые) петухи зарядили свой утренний клич, потихоньку потянулись – кто корову доить, кто с лукошком за яйцами…
А кто и за водой к колодцу.
Большинство проходили мимо, с утра дел невпроворот, подумаешь, колдодея заезжего жгут, эка невидаль, а вот воды надо поскорее набрать, да кашу сварить, да козу подоить, да детей накормить, пока избу с четырех углов не подпалили, без присмотра ведь. Но одна кумушка остановилась, то ли послушать, чего это там колдодей перед смертью распинается, то ли поглазеть на голого меня.
Там, конечно, есть на что посмотреть, но лучше бы она все же мимо прошла со своими пустыми ведрами (полными бедрами). Вот и не верь после этого в приметы!
– Вы что тут слушаете, похабники! Ладно, еще чужак бесстыжий, на то он и колдодей, а вы-то! У каждого жена, дети бегают, а они стоят, уши развесили! А ну домой! Домой, я сказала!
Щуплому мужичку, очевидно, мужу не вовремя явившейся особы, перепало пустым ведром сначала по пояснице, а потом еще, вдогонку, по спине. Презрительно фыркнув, пейзанка удалилась, но черное дело
