более интересное, солдат занимался однообразным делом: вытаскивал из винтовки магазин, отщелкивал все тридцать патронов, затем вставлял патроны назад и присоединял магазин к винтовке. Цикл повторялся. Подобное занятие помогало рядовому сосредоточиться на мыслях о возвращении в Штаты.
Когда я вернусь на базу, думал Паркинс, то обязательно зайду к той красотке Мишель. Выпью нормального американского пива и зайду. Не верится, конечно, что она дождется меня, как жарко обещала, но винить её в этом нельзя. Если не захочет со мной встречаться, то… Хотя рядовой не думал, что прекрасная девушка откажет ему хоть в чем-нибудь, потому что был уверен — Мишель в него влюблена. Лучшая девушка города, где базировалась дивизия, она была чертовски сильно влюблена в высокого мускулистого парня, с гордостью носящего нашивки морской пехоты. Как она рыдала, когда пришел приказ отправить всю дивизию в Пакистан для дальнейшего вторжения в соседний Афганистан! Как пламенно клялась в любви и грозилась наложить на себя руки, если с Юджином что-нибудь случится! На прощальной вечеринке она была красивее всех, одетая в длинное вишневое платье, а на следующий день, когда сотни девушек пришли провожать бойцов в долгий путь через два океана, Паркинс не видел никого коме своей обожаемой Мишель, и сейчас в его памяти всплыл образ той поры: стройная девушка в простеньком платье машет ему вслед белым платочком, а по щекам текут слезы, оставляя темные дорожки туши. Он тогда ехал на этом же самом БТРе, сидел на этом же самом месте и, повернув голову, долго смотрел вдаль, пытаясь увидеть в безликой толпе свою девушку.
Больше полугода они не виделись, и Юджин твердо верил, что Мишель его дождется, пока один из пехотинцев другой роты ещё в Пакистане не рассказал ему весьма нелицеприятные факты жизни девушки. По его словам выходило, что Мишель чуть ли не последняя шлюха в городе. В тот день Паркинс здорово надрал хаму задницу, заслужив суровое наказание, но слова пехотинца все же посеяли сомнения относительно красавицы. Заставляло сомневаться и то обстоятельство, что за все семь месяцев, что они не виделись, Мишель не написала ни одного письма.
— Как вы думаете, капрал, женюсь я на Мишель, или нет? — задал он вопрос сидевшему рядом солдату.
— Женишься, рядовой, обязательно женишься, — ответил капрал и дружески хлопнул Паркинса по плечу, от чего тот чуть было не растерял вынутые из магазина патроны и не обронил винтовку.
Капрал Джонатан Риддл был чернокожим здоровяком, на голову превосходящим по росту любого солдата дивизии. Уже давно за ним прочно приклеилась кличка Бугай, или Здоровяк. Несмотря на мускулатуру Арнольда Шварценеггера и громогласный бас Джонатан обладал душевной добротой и искрометным чувством юмора, которое могло тягаться с аналогичным чувством забавника Паркинса. Капрал при первой встрече вызывал инстинктивный страх, который заставлял втягивать голову в плечи и долго жмуриться, надеясь на то, что гигант — лишь наваждение. Однако, познакомившись поближе и узнав капрала изнутри, все без исключения проникались к нему симпатией. Здоровяк не меньше спортивного зала любил поэзию, в особенности французских авторов. Ещё он с упоением читал романы о любви, умел вязать, для чего в его сундуке хранились вязальные спицы и разноцветные мотки с шерстяными нитками, знал, наверное, всю народную медицину на зубок и по ночам, втайне от всех, пытался писать стихи. Сослуживцам Риддла не суждено забыть случай, когда во время просмотра в клубе фильма «Титаник» по щеке капрала пробежала слеза. Он тогда отговаривался, что подобного быть не могло, пытался отшучиваться, но сам при этом краснел и крайне смущался. Тем не менее, несмотря на свою сентиментальность Джонатан Риддл был человек слова, мужествен, умен, справедлив и честен. За все эти качества дивизия любила капрала искренней дружеской любовью, и он отвечал тем же.
Родом Здоровяк был из Детройта, но всю свою жизнь до поступления на службу прожил в окрестностях города Дулута на границе Висконсина и Миннесоты. С теплотой он вспоминал свое детство, когда вдвоем с братом они ходили на стареньком потрепанном временем баркасе «Отважный» по Великим озерам. Едва державшееся на воде и давно бы затонувшее, кабы не заботливый уход, суденышко избороздило водные просторы озер вдоль и поперек, побывав при этом в десятках приключений начиная от пробоины в днище и кончая сильными штормами. Один раз «Отважный» пересек водную границу с Канадой. Джонатан тогда был абсолютно уверен, что катер береговой охраны, приняв его и брата за нелегальных эмигрантов, торпедирует баркас. Подобного, естественно, не произошло; с подошедшего вплотную охранного катера вежливо сошли канадцы, вежливо проверили документы и вежливо попросили впредь следить за курсом и придерживаться побережья Соединенных Штатов.
А однажды «Отважный» совершил поистине героический поступок. Весной девяносто восьмого года баркас с двумя братьями-смельчаками покинул порт Дулута и вышел в озеро Верхнее. Пережив сильнейший шторм среди бушующих стихий, судно вдоль границы прошло в озеро Гурон, откуда через Эри и Онтарио оно попало в реку Святого Лаврентия, по которой спустилось вниз до самого океана. Маленькое суденышко, никогда не отходившее от дома на расстояние более пятисот миль, преодолело огромный путь до Атлантики. Ниагарский водопад, шлюзы, водосбросы и другие препятствия, непроходимые для судна, приходилось огибать по берегу на грузовиках, но это не портило картины морского путешествия. Братья Риддлы посетили все крупные города, встречавшиеся на пути: Детройт, Толидо, Кливленд, Буффало, Рочестер. По водам Атлантического океана они достигли Бостона.
Это плавание было лучшим периодом жизни Джонатана. Через год после него Здоровяк поступил на службу в морскую пехоту.
— Эй, парни, надели бы каски! Иначе напечет голову, хреново станет, — крикнул капрал двум солдатам, сидевшим на задней части корпуса. Уже привыкшие к солнцу и жаре бойцы не обратили на совет никакого внимания.
Бронетранспортер спустился к высохшему руслу реки, которое теперь стало дорогой. Гладкое полотно известнякового тракта сменилось на каменистый путь, где нередко попадались валуны такого размера, что приходилось их объезжать. Маршрут преградил остов давно высохшего и намертво вмурованного в ил дерева. Дизельный двигатель взвыл от натуги, и восемь больших бескамерных колес парами перевалили через древесный скелет. Сидевшие позади башни десантники чуть было не свалились с брони. Один из них — сержант Макс Лэсли — проворчал сквозь зубы. Не со злости проворчал, а скорее для порядка.
Лэсли был человек добрый и не любил ругаться. Ни один боец батальона не может сказать, что слышал от сержанта за всю жизнь более пяти ругательных слов. Возможно, дело было в «голубой крови» сержанта, который являлся потомком знатных и богатых дворян Европы. А может, причина в чём-нибудь другом. Как бы там ни было, Уинстон Максимилиан Лэслингтон — именно так звучало полное имя сержанта — слыл аккуратным, доброжелательным и исполнительным человеком. Кроме того, он был достаточно умен и образован, чтобы получить прозвище Гарвард. Своего прозвища он не стеснялся, как не стеснялся и того, что учился в одноименном университете. Не любил лишь, когда обращались к нему по фамилии или первому имени.
— Зовите меня Лэсли, Макс Лэсли, — говорил он при знакомстве на манер известного кинематографического агента секретной службы Великобритании.
Ещё сержант не любил рассказывать о своем прошлом. Сослуживцы знали, что он некогда был адвокатом, и его адвокатская карьера началась достаточно успешно. Но что-то впоследствии заставило его бросить прежнюю профессию и поступить на службу в Вооруженные силы. Теперь, несмотря на всю свою доброжелательность и образованность сержант Лэсли являлся очень опытным руководителем-офицером, и солдаты его любили.
Палящее солнце накалило камни и скалы, и теперь можно было видеть, как от них плавными, не спешащими волнами идёт прозрачный горячий воздух, и преломление лучей света на границе разных по температуре слоев воздуха забавно играет изображениями предметов. Скальные уступы в отдалении начинали то возвышаться в небо, отрываясь от земли, и парили, словно огромные футуристические звездолеты; то вовсе исчезали за хаотичными движениями прозрачных ручьев воздуха. На пути следования БТРа постоянно возникали огромные ртутные лужи, но ни разу бронетранспортер не добрался хотя бы до одной: лужи бесследно исчезали, словно их впитывала жадная до любой жидкости земля, пусть этой жидкостью будет хоть гидраргирум. Миражи, кругом одни миражи — эти обманчивые образы и вечно ускользающие картины…
Как хорошо сейчас в Альпах, подумалось сержанту. Чистый горный снег сверкает в лучах солнца — не убийственно-жаркого солнца, от которого нет, кажется, никакого спасения, а теплого горного солнца Альп. Чистый воздух без всякой пыли, такой холодный, что при выдохе изо рта вырывается облачко пара. Вокруг
