— Здравствуй, Голос. Какими судьбами? Я думал, ты в княжестве…
Голос печально улыбается.
— Нет, господин. После смерти князя там некому предложить свою верность. Наследников одолевает жадность, не удивлюсь, если в скором времени княжество запылает огнем.
Салим молчит.
— Вы знаете, кто убил князя?
— Хочу ли я знать… как думаешь? — предчувствие ознобом отзывается в затылке. — Хочу.
— Вы искали, я знаю, — говорит Голос. — Но искали — не там.
— Что значит, не там?
— Вы искали среди врагов князя… но убийца ненавидел не князя, а вас. Именно вас. Слепо и разрушительно.
Ноющий затылок. Понимание.
«Не верю, не хочу верить».
— Боже, как я был глуп… как мог не заметить…
— Все мы совершаем ошибки.
— Это плохое оправдание, — Салим трет бровь, надавив так, что белеют кончики пальцев.
— Почему?
— Потому что оправдывает все.
— Салим! Опаздываешь! — мальчишеские губы кривятся в улыбке, которую тот, скорее всего, считает надменной. Салим же видит в ней и боль, и затаенный страх.
Нож серой стали. Дрожащее лезвие отплясывает в двух дюймах от горла Елены.
— Карл, — начинает Салим. Замолкает. Глаза Елены — мой, ты мой, ты спасешь, ты можешь, ты все можешь…
— Любезный регент, — насмешливо вторит молодой герцог. Руки дрожат, а вот голос — нет. — Дорогой и незаменимый. И, как ни странно, честный. Оплот. Чье слово камень, чья жизнь… Ты и меня предашь?
Глаза Елены. Ты — мой.
Я — твой, шепчет он и делает шаг вперед.
— Стой! — голос уже не слушается Карла. — Или она умрет!
— Карл, остановись. Ты совершаешь ошибку.
— Нет, это ты совершаешь ошибку! Салим как там тебя… Селим… Я все знаю о тебе!
— Карл!
— Для тебя я герцог!
— Да, мой господин.
— Салим, Салим… — жуткая улыбка. — Я ведь верил тебе. Мой брат верил, мой отец верил, твой любимый князь — черт его возьми — тоже верил!
— Поэтому ты убил его?
— Знаешь? А знаешь ли, Салим, что значит быть слабым? Когда родной брат считает тебя тряпкой?!
— Неправда! — крикнула Елена, рванулась. — Вальмир не мог…
Кончик лезвия ткнулся ей под подбородок, отпрянул. Вдогонку понеслись капли. Темные, почти черные…
Мир словно взорвался.
— Знаешь ли ты, как это — все понимать, и идти наперекор себе? По десять раз менять решение, с ужасом ожидая, кто следующий придет тебя убеждать — и ведь убедит! Чувствовать бессилие и ненавидеть себя? Понимать, что твои слова — не больше, чем пустой звук, а окончательное решение все равно за другим?
То, что я узнал, на многое открыло мне глаза! Отъявленный лжец и предатель становится воплощением чести? Что ж… я тоже могу. Стать сильным? Почему бы и нет?
Карл в упор смотрит на Салима. Глаза горят странной, нечеловеческой решимостью.
— Однажды я сказал себе — больше я не буду отступать. Никогда. Моя сила, Салим, стоит твоей чести…
Капли… красные капли, бледная кожа с каплями пота, запятнанная рубашка. Синева стали.
Салим делает шаг вперед.
— Мой гос… отпусти ее, Карл.
А глаза Елены светло-золотистые, словно свежий мед. Ты — мой.
— Кто она тебе, Салим? Скажи, я знаю, ты не можешь лгать — я вот хочу отступить и — не могу.
— Карл…
— Похоже, мне придется убить ее, Салим, и попытаться убить тебя. Кто она?
— Елена носит ребенка твоего брата.
Карл смеется. Надрывно и страшно.
— Салим, Салим… Если уж я узнал правду о тебе, неужели ее судьба осталась для меня тайной? Вопрос в другом: кто она ТЕБЕ?
Вопрос в глазах Елены.
— Ты знаешь.
— Черт возьми, — Карл устало опускает плечи. — Знаю. Как я тебе завидую, Салим, кто бы…
Герцог внезапно выгибается дугой, глаза стекленеют, руки теряют оружие… Вскрикивает Елена, отскакивает в сторону. Окровавленная рубашка.
Карл беззвучно валится вперед. В спине — загнанный по рукоять стилет. Позади герцога — рослая и широкоплечая фигура.
Салим прыгает и ловит Елену у самого пола.
— Я его по-нашему, по-простому, — говорит Голос, наклоняясь и выдергивая нож из тела. — В печень. И кричать не может, и руками дергать… Вот так.
Сад. Взметаются в небо яблони, зеленой волной накрывая скамьи, горожан, сидящих на скамьях, стайки детей, играющих в прятки — солнце над всем этим и июльская дневная неспешность. Зной.
— Вы с ним очень похожи. Ты и Вальмир. — звук ее голоса утоляет жажду лучше, чем родниковая вода. — Та же честь, несгибаемое достоинство, то же упрямство…
Смешок. Салим чувствует, как нежные пальцы перебирают его волосы, теребят ухо, проводят по виску.
— У-у… Медвежонок наш совсем седой!
— Я не медвежонок, — с притворной обидой говорит он. — И не седой. Я светло-русый.
Елена смеется, дергает его за ухо.
— Ага! Упрямый, — она вздыхает, пристраивается у него на плече. — Оба вы упрямые. Скажи, он всегда был такой?
— Упрямый? Всегда.
— Да нет же! Ты никогда не чувствовал в нем… некую хрупкость?
Он задумывается.
— Нет… и да. Но это не было слабостью.
Мимо пробегают двое пацанов, крича и размахивая руками. Охрана — неприметные молодцы в серых плащах — провожает их взглядами.
— Глупые вы, мужчины. Все меряете с петушиного насеста. Сильный, слабый… Не это главное. Хрупкость — это когда человека не может сломать никто, кроме него самого… Что с тобой?
Усилием воли он разжимает ладонь, отпускает фибулу. На ладони — четкий отпечаток: круг с ясно различимой ломаной линией посередине. С одной стороны линия заканчивается подобием острия…
— Первое слово дороже второго! — звучит вдалеке детский голос.
— Салим? Что это?
— Память о брате. Мертвом брате.
