Старик задумался. Как-то ненатурально задумался. Будто хотел убедить меня, что никогда раньше не думал об этом. Он что, меня совсем за дурачка держит? Да каждый человек обсуждал эту тему миллионы раз — и с друзьями, и с самим собой. Каждый уже составил для себя четкое мнение, какая из ветвей лучше. И все же старик задумался… Почему Егор Федорович хочет, чтобы я решил, что он в сомнениях? Может, старик боится, что под давлением его авторитета я изменю свое мнение. Глупости. Егор Федорович мог бы повлиять на меня, если бы от этого что-то зависело, если бы я сомневался в правильности своего мнения. То есть я, конечно, сомневаюсь, все-таки судьба человечества решается. Но старику это откуда знать? А если не знает, то почему он боится повлиять на мое мнение? Или тут что-то другое? А может, он действительно никогда не задумывался над этим? Нет, чушь, такого просто быть не может.
— Знаешь, Саша, это трудный вопрос. В левой ветви порядку побольше. Зато правая мне внушает больше оптимизма — у нее больше шансов выжить после окончания предопределенности. Все-таки там каждый борется за свою жизнь. В таких условиях некогда думать о предопределенности. Так что, когда кончится предсказанный период, для них мало что изменится.
Жалко. Я надеялся, что старик назовет левую ветвь. Потому что в левой Олег выживет. Если содержимое «термитника» позволит мне влиять на фактор Развилки, то я хотел бы выбрать ту ветвь, в которой мой друг жив. Но имею ли я право изменять судьбу всего человечества ради одного человека? Мне самому правая ветвь кажется лучшей. Но я все же надеялся, что Егор Федорович скажет, что левая ветвь лучше. Надеялся, что он найдет убедительные доказательства. Убедит меня в том, что, если я выберу для своего друга жизнь, лучше станет всему человечеству. Но этого не произошло. Может быть, старик только что подписал смертный приговор своему внуку.
Нет!' Нечего сюда Егора Федоровича впутывать. Какое бы решение я ни принял, это будет только мое решение. И вся ответственность на мне.
— Егор Федорович, но ведь в правой ветви одни дикари живут! — вырывается у меня. Непроизвольно. Уж очень мне хочется, чтобы старик избавил меня от колебаний. Чтобы не надо было выбирать между жизнью друга и судьбой человечества. Чтобы можно было как в рекламе — дни в одном флаконе.
— Ну не такие уж дикари. А точнее, совсем не дикари. В технике разбираются. Не все, конечно, но всем и незачем. Зато каждый из них такую школу жизни прошел!
Старик высказал те же аргументы, какими я сам не раз защищал правую ветвь в ничего не значащих разговорах.
Однако этот разговор значил слишком много. И я предпринял последнюю попытку.
— Егор Федорович, да разве в технике дело? У них же никаких моральных принципов нет!
— Насчет принципов верно. Нет у них четко прописанных нравственных постулатов. Но это не значит, что у них нет морали. Даже настоящие дикари не бросаются без разбору на всех вокруг, как берсерки. В конце концов, человеческое общество — это всегда общество. А в любом социуме люди просто обязаны вести себя в определенных рамках, иначе хуже будет им самим. Я сейчас не говорю про уголовное наказание. Просто, когда люди ведут дела к обоюдной выгоде, общество более жизнеспособно. Те структурные единицы общества, в которых этот принцип не выполнялся, не могли конкурировать с другими. И отмирали. То есть по принципу отбора люди склонны заботиться об окружающих. Человек вырастает в этом мире, постоянно сталкивается с взаимовыгодным поведением. Он с пеленок впитывает в себя именно такое поведение. В итоге он очень хорошо ориентируется в нюансах именно таких межличностных отношений. А вот эгоистичное поведение — вещь для него новая, малоизученная. В этой области он не может опираться на опыт предков, впитанный с молоком матери. Он вынужден сам совершать все ошибки, наступать на грабли. И он постоянно ощущает сильный психологический дискомфорт. Таким образом, для человека проще жить по моральным принципам, неважно, имеют они четкую формулировку или понимаются интуитивно. Конечно, все время от времени срываются на эгоизм — уж очень соблазн велик. Но мораль есть в любом обществе. Другое дело, что настройка на мораль может сбиться, человек повернется к эгоизму, но это чревато психическими расстройствами. Депрессии, раздражительность, шизофрения, паранойя. В нашем обществе такой человек будет жить и портить жизнь себе и окружающим. В мире правой ветви — умрет. А если в их обществе аморальные люди вымирают, то чей мир более аморален — наш или их?
Нет, похоже, мне не добиться от старика признания, что правый мир хуже. Значит, он действительно лучший. Не только по моему мнению, но и объективно. Итак, придется выбирать между жизнью друга и всеобщим благом.
— Ладно, Егор Федорович, пора мне. Пойду.
— Иди. Будь осторожен.
Я непонимающе уставился на старика. Осторожность мне действительно не помешает. Но откуда Егор Федорович про это знает?
— Что рот разинул? — усмехается старик. — Да я сразу понял, что ты в серьезное дело вляпался. Сначала Олег оставил этот диск, жутко волновался. Сказал никому «термитник» не отдавать, только ему или тебе. Потом пришел ты. Серьезный, сосредоточенный. Когда я тебя спросил, ты сразу уйдешь или посидишь, ты сначала помялся. Видно было, время терять жалко. А потом быстро согласился посидеть. Видно, решил с умным человеком поговорить, авось мысль какая придет. Когда я спросил, о чем разговор вести будем, ты предложил о Развилке. Мол, может ли человек выбрать ветвь. Ну тут я понял: серьезное дело, раз фактор Развилки замешан. Я еще долго сомневался, слишком уж глобальное событие — Развилка. Да и по прогнозам до нее еще лет десять. Но на то они и прогнозы, чтобы на деле все по-другому случалось. А уж когда ты меня в открытую спросил: какую бы ветвь я выбрал, если б смог, — я убедился, что правильно догадался. Так что, говорю, осторожнее. Где серьезные дела, там серьезные люди. А они потому и серьезные, что шутить не любят. И еще, ты старика слушай, но решать тебе. Думай сам. Кстати, а с Олежкой-то все в порядке?
— Галка надеется, что он выживет, — промямлил я.
— Галка? Что ж вы девушку-то во все это втянули?
— Егор Федорович, Олегу врач нужен был. А в больницу ему нельзя, там его могут убить, — принялся я оправдываться. — И потом вы же знаете Галку, она хоть и девушка, а любого мужика за пояс заткнет.
— Верно, верно… — Старик тряхнул головой. — Ладно, больше мне ничего не рассказывай. Чем меньше я знаю, тем меньше могу рассказать.
— До свидания, Егор Федорович, — пробормотал я, немного помолчав.
Спускаясь на лифте, я думал о том, что конспиратор из меня фиговый.
ГЛАВА 4
Угораздило же меня вляпаться в эту историю!
Сразу понятно было, что тут дело серьезное. Но я даже и предположить не мог, что настолько!
Я-то думал, что Олега пытались убить какие-нибудь «братки». Но, как говорится, индюк тоже думал. Надеюсь, что я в суп не попаду. Хотя вполне имею реальную возможность принять горячую ванну в овощном бульоне.
У Олега в квартире я наследил порядочно. Тогда я думал, что имею дело с урками, пусть и очень высокого уровня. Для них вполне хватило бы стертых отпечатков и пропавшего компьютера, чтобы потерять мой след. Но теперь я л-|аю, кто стоит за этой историей.
Наверняка все бабульки в радиусе нескольких километров от дома Олега уже опрошены. Вот я сейчас сижу у себя дома, тупо смотрю на холлопанель, а серьезные люди поднимаются в лифте. Сейчас раздастся звонок в дверь, и все — конец…
Звонок действительно раздается. Я вздрагиваю, вскакиваю с кресла, лишь потом понимаю, что звонит видеофон. На определителе высвечивается номер квартиры родителей Олега. Наверное, Егор Федорович.
Тыкаю пальцем в панель видеофона. Первое, что вижу поту сторону экрана, — окладистая борода. Так и есть, Егор Федорович.
— Еще раз добрый день, Саша. — Старик говорит дребезжащим старческим голосом, смешно окая. Он
