и уносил сиплый рык, лай и вой погибающих тварей. Качались фонари на столбах.
Я побрел обратно. Сам не знаю зачем. Видимо просто направляясь туда, где уж точно больше упырей не встретишь. Да в этом городке через час-другой вообще никаких упырей не останется. Придется местным жителям новых разводить.
Откуда-то издалека ветер принес мелодичный, переливчатый звук. Охотник созывал своих зверей. Или командовал им что-то. Так или иначе, сегодня охота сорвалась. Псы потеряли след и погнались за другой добычей, как это иногда случается даже с настоящими легавыми.
Упыри по сравнению со мной пахли магией сильнее, вот Псы и сбились. Но рано или поздно Охотник снова натравит их на правильного зверя.
Я встрепенулся и прибавил шаг. Фургончик коммивояжера торчал на прежнем месте, в луже фонарного света, и выглядел совершенно безжизненным. Подбежав, я попытался заглянуть через покрытое трещинами стекло. Внутри было темно и тихо.
— Эй! — Я постучал в дверцу. — Вы там живы?
Изнутри заскулили.
— Их больше нет, — сказал я громко. — Твари ушли. Вылезайте, надо поговорить…
В освещенном окне соседнего дома маячили темные силуэты наблюдателей — мужчина и женщина, обняв друг друга, таращились на улицу с упорством, достойным лучшего применения.
— Да откройте же… — Я загромыхал по капоту, и за стеклом наконец мелькнуло что-то подвижное. Обозначилось светлое пятно — человек внутри присматривался ко мне расширенными от страха глазами. Затем щелкнул замок, и дверь осторожно приоткрылась.
— …Д-д… г-где… н-н-н…
— Нет здесь больше никого, кроме меня. Я человек.
— …В-в-в… в-видел тебя… — с трудом, спотыкаясь на каждом звуке, проговорил давешний усач, кося глазами по сторонам и не решаясь открыть дверцу больше чем на ладонь. — Они были т-т-тут, а т-ты уб-б- бил од-д-д-н-но…го.
— Двух убил, — возмутился я, при этом чувствуя, что сам вот-вот начну говорить так же, запинаясь и заикаясь. Пережитое напряжение и возбуждение оставляли после себя дрожь и смертельную усталость.
— Д-д-да… — вяло согласился усач, наконец открывая дверцу и высовываясь наружу. В расширенных зрачках его билось совершеннейшее безумие.
— Машина заведется? — осведомился я, глядя на помятый капот, все еще уткнувшийся в фонарь.
— Че-чего? — Коммивояжер тупо проследил за моим взглядом. И вдруг ожил: — Т-точно! Н-надо уб- бираться отсюда… Я сейчас… — и нырнул обратно в кабину.
Мотор громыхнул, хрюкнул, фыркнул, надрывно взвыл, а затем зарокотал ровно, хотя и со всхлипами. Единственная целая фара засияла. Фургончик качнулся и попятился, набирая скорость. Затормозил, вспыхнув задними огнями.
Из окошка высунулся усач:
— Едешь?
В фургоне попахивало. Водитель курил сигареты одну за другой, но даже табак не забивал характерного аммиачного запаха. Лицо усача все еще оставалось белым как полотно, а глаза лихорадочно блестели, но теперь он говорил более-менее связно.
— …Тетка-то и купила всякой мелочи, а зазывала, ну прям безо всякого стыда. А вечерело уже. Ладно, думаю, хоть чего-то выйдет, да и переночевать будет где…
Он вещал без остановки, цепляясь за руль и вглядываясь в темноту перед собой. Пустынные улицы Желтова уносились мимо и прочь. Время от времени фургончик забирал в сторону, уклоняясь от померещившегося водителю препятствия, и только чудом не налетал на вполне реальные столбы, водяные колонки или припаркованные на обочинах машины. В конце концов я отобрал у владельца фургона руль, согнав его с водительского места. Он не очень возражал. Точнее, он вообще не обратил на это никакого внимания, покорно перебравшись на сиденье рядом, и продолжал болтать, мусоля одну недокуренную сигарету за другой.
— …А тут еще девчонка эта, дочка то есть, является. Зыркнула на меня так злобно, будто я сам к ним в гости напросился, и ехидным таким голосом говорит: «Мама, поздно уже! Сейчас папа придет…» Ну на тебе, думаю, какой еще «папа»…
Мимо мелькнул Пес, сидевший на крылечке одного из домов и облитый светом декоративного светильника над дверью. Вид у Пса был скучающий, глаза лениво прижмурены, а под правой лапой копошилось нечто темное и бесформенное.
Коммивояжер звучно икнул и поспешно отвернулся, впиваясь в сигарету. По сравнению с собой дневным сейчас он как-то сдулся и осунулся, будто плохо накачанный мячик. Усы тоскливо обвисли. Кожу прочертили глубокие складки. В движениях появилась суетливая избыточность.
— …Выперли они меня, в общем. Да я и не шибко расстроился — в первый раз, что ли. Думаю, в фургоне переночую, там у меня все есть… Задремал чуток, а потом приспичило мне… Выхожу, а на улице-то нет никого. Вроде и не поздно еще было. Отошел я, значит, до кустов и смотрю, вроде шевеление в проулке. Собака, думаю, какая-нибудь… А ты видал, что собак-то во всем городе нет? Кошки есть. Кур полно. Гусей видал… Даже коз мужик гнал. А вот собак — ни одной! — Усач так торжественно посмотрел на меня, что я счел нужным согласиться:
— Собаки чуют упырей в первую очередь.
— Ага, — кивнул коммивояжер. — В общем, я увидел это…
Пронзительный потусторонний вопль пробил даже рокот мотора и свист ветра. К нему примешался механический вой сработавших сигнализаций. Над крышами домов зарделось зыбкое зарево Колдовской Радуги. Похоже, Псы нашли гнездо.
— Э… — выдавил торговец, со всхлипом втянул воздух, затем перегнулся через сиденье и некоторое время копался среди разбросанных вещей, пока не издал ликующее: — Вот она! — и не вернулся обратно с найденной бутылкой. Бутылка наполовину была пуста.
Отвинтив пробку, он надолго присосался к горлышку, а по кабине распространился аромат можжевельника.
— Будешь? — Бутылка ткнулась в мою сторону.
Я покачал головой. Выпить хотелось, но время для этого было явно неподходящим. Неизвестно, что еще ждет впереди. Да и из города мы не выбрались пока.
— Говорят, что упыри ал-лкоголь не выносят, — споткнувшись на трудном слове, сообщил усач. — Так вот врут они все! Я почти всю бутылку выжрал, пока он там скребся наверху… — Он притих внезапно, вспоминая. Лицо снова исказилось поутихшим было ужасом.
Фургончик переехал нечто плотное, лежавшее поперек дороги. Нас тряхнуло.
Камень, нервно подумал я. Просто какой-то хлам на мостовой…
В зеркальце было видно, как «камень» поднялся на две конечности и, ссутулившись и свесив длинные руки, заковылял прочь, припадая на правую ногу. Этой улицей Псы не пробегали, или этот упырь слишком хитрый даже для них.
— Я от дома-то ихнего недалеко ушел, — продолжил между тем усач свою быль, разбавляя ее содержимым бутылки, — и сразу бросился стучать. Думаю, сказать надо, пусть полицию вызывают… Ну и самому хотелось под крышу. Стучу, стучу, а они не открывают! Я-то сразу и не понял ничего, с перепугу чуть дверь не выломал, ногами бил, думал, не слышат… А этот, что в кустах, он за мной сразу не пошел. Нашел там чего-то и жрал… Это меня и спасло. Я, кретин, к другому дому побежал, тоже стучать. А там люди на меня из окошка пялятся… — Собеседник повернул ко мне перекошенное переживаниями и изумлением лицо; на лбу проступили крупные бисерины пота. — Понимаешь? Просто таращатся на меня и ничего не делают. Потом занавески задернули и ушли… Оборачиваюсь я, а посреди улицы два этих… — Торговец судорожно глотнул, дернув кадыком. — Как я оказался в фургоне, не помню. Сцепление рву, сам ничего не вижу… В фонарь и въехал. Мотор заглох, а дальше… — Он смолк и присосался к бутылке. Жидкость стремительно убывала.
