был настроен стать лесником. Но потом комары и вокальные данные местных волков начисто отбили у него пристрастие к этой профессии одиночек.
— Знаете, в нашей семье не принято ограничивать детей в их занятиях, — пояснила я, слегка смягчая реальность.
— Как я вам завидую. Мои родители были решительно против моего выбора профессии: отец хотел, чтобы я стал военным.
— Дайте угадаю, — перебила я, — но вы были слишком ленивы. Все эти бессмысленные марши и построения, а также сон и еда по расписанию…
— Ну почти, — усмехнулся доктор, — мне не нравилась военная форма. Я на редкость прискорбно выгляжу в любого вида галифе. К слову, а куда направлялись вы?
— Хотела хоть одним глазком взглянуть на коллективное хозяйство катонцев, — я решила не врать, а немного недоговорить, — но совсем не представляю, как это сделать.
— Что может быть проще! — с энтузиазмом воскликнул сэр Мэверин и скомандовал: — Ассистент, запасной фартук!
— Да, сэр!
Михей тут же открыл докторский саквояж, который все это время держал в руках, и извлек из него длинный медицинский фартук, снабженный по бокам завязками.
— Леди Николетта, если вы будете так любезны и наденете это, то мне не составит труда выдать вас за сестру милосердия, вызвавшуюся помочь.
Я непонятливо уставилась на доктора:
— В чем помочь?
— Ах, я же забыл вам сказать: мы как раз и идем к катонцам делать одному из них перевязку.
В такое благоприятное стечение обстоятельств сложно было поверить, и я, боясь спугнуть наконец-то улыбнувшуюся мне удачу, поскорее влезла в фартук.
— Вы очень мило выглядите, — не преминул сделать комплимент доктор. — Настоящая сестра милосердия.
— Нет, настоящая сестра милосердия из меня не вышла бы.
— Почему же? Вы к себе несправедливы.
— Потому что при изготовлении медицинских фартуков милосердие, насколько мне известно, в них не вшивается.
Михей на заднем фоне прыснул в кулак и согласно закивал. Зря кивал: к медицинскому саквояжу тоже не прилагаются врачебное чутье и терпение. Но я, по крайней мере, отдавала себе в этом отчет, не то что мой брат.
— Если бы вы знали, сколько всего не вшивается в эти фартуки и сколько должно быть вшито, то не были бы так категоричны, — загадочно ответил сэр Мэверин.
— Пойдемте, не хочу вас задерживать, — сказала я, не найдя в ответ достойной реплики. С завязками фартука было покончено.
Дорога тянулась в обход Кладезя дальше на юг, поэтому такой неблизкий путь поневоле хотелось скрасить беседой.
— Я надеюсь, мой брат не доставляет вам хлопот? — поинтересовалась, когда Михей, придавленный грузом саквояжа, немного поотстал.
— Наоборот. Посмотрите, как бодро он несет мои инструменты — а ведь это не один и не два килограмма! — Доктор явно был счастлив.
— Так много?
— Я вам уже, наверное, надоел напоминаниями о своей лени — поверьте, это в последний раз. Так вот, мне просто лень каждый раз выкладывать ненужные инструменты и лекарства.
— Но вам не лень носить их с собой?
— Нет, ведь их теперь носит ваш брат. Жаль, что продлится это очень недолго.
— Вы все же собираетесь выгнать его?
— Почему же, он уйдет сам после первой же обработки открытой раны. Которая как раз будет сегодня. И я даже опасаюсь, что он не просто уйдет, нам с вами придется приводить его в чувство, а потом провожать до дома.
— Если бы я знала, то взяла бы экипаж.
— Приезжать к больному в экипаже с надписью «похоронная контора» — плохая примета, — рассмеялся доктор, а я покраснела, поняв, что рассказы про наш выезд уже распространились по всем окрестностям. — Простите меня, не обижайтесь. Я бы и сам выкупил эту карету вперед вашей матушки, если бы не подобные глупые, но тем не менее очень распространенные среди больных суеверия.
— То есть вы считаете, что врачевание — это не призвание Михея? — Я поспешила вернуться на более безопасную почву. — Очень жаль. Уже со счета сбилась, сколько профессий он перебрал за несколько лет.
— Успокою вас и расстрою одновременно: люди, перебирающие различные профессии, в итоге рано или поздно становятся писателями, а люди, с самого начала желающие стать писателями, находят себя в чем-то другом.
По-видимому, сегодня сэр Мэверин был настроен на какой-то странный философский лад и испытывал удовольствие от того, что ставил собеседника в тупик своими головоломками.
— И что же из этого должно меня успокоить, а что расстроить? — сдалась я.
— Успокоиться вы должны оттого, что в его поисках все же есть конечная точка. Ну а расстроиться оттого, что точка эта является довольно опасной профессией. — Доктор сверкнул на меня хитрым взглядом из-под очков, специально выдерживая паузу, чтобы я задала-таки очередной вопрос.
Не стану его разочаровывать. Вообще не стоит разочаровывать людей, настолько склонных к самолюбованию, — иначе вас могут счесть за неприятного собеседника.
— И какие же опасности таит в себе процесс вождения пером по бумаге? — удержаться хотя бы от капли сарказма было сложно.
— О, вы даже представить себе не можете! Верите ли, нет, но совсем в ранней юности, — сказано это было таким тоном, чтобы никто не посмел сомневаться, что юность длится до сих пор, — я и не помышлял о карьере врача, но с удовольствием брался за перо. Правда, потом был вынужден бросить писать, так как деятельность эта прямо угрожала моему здоровью.
Я оказалась сбита с толку.
— Неужели тогдашние чернила были настолько токсичны? И что же вы писали?
— Не в чернилах дело. А именно в стихах, которые я писал. Да-да, не удивляйтесь, я хотел стать поэтом.
— И вы прочтете мне что-нибудь?
Сэр Мэверин как будто только и ждал этого приглашения: он оглянулся, словно желая удостовериться, что никто не подслушивает его на этой безлюдной дороге, затем откашлялся и продекламировал:
Я уставилась на него с изумлением, не зная, каким образом похвалить сие сочинение и при этом не попасть в ряды государственных преступников.
— Самое удачное творение, на мой взгляд. И вы знаете, на тот момент я не мог позволить своим произведениям пылиться в ящиках письменного стола, — сказал он, и только тут я все же заметила, что
