— Обычаи, — объяснил Истарк. — С полгода назад я проходил ламенскими пустошами, обратил внимание на эти столбы. Нет, я понимаю, что казнить дорожных разбойников в этих краях принято на столбах, но когда таких столбов становится больше, чем колодезных журавлей, всякое путешествие кажется малоприятным.
— Что изменилось за полгода? — прищурился Кай.
— Все, — жестко сказал Истарк. — Вдоль Эрхи было не счесть деревенек. Народ в них жил двуличный, даже вороватый, но привычный. Имелось и с десяток постоялых дворов. Крестьяне торговали овощами вдоль дороги. Теперь нет ни деревень, ни трактиров, ни души.
— Пагуба, — пожал плечами, в который раз вздрогнув от боли, пронзившей левое плечо, Кай. — Говорят, она как жар. То накатывает, то отпускает.
— Ты ранен? — сдвинул брови Истарк. — Не удивляйся. Я часовщик, а часовщику без верного глаза никак.
— Без верного глаза и твердой руки, — заметил Кай.
— И твердой руки, — согласился Истарк. — Хотя ружьишко у меня так себе. Но пристрелять пришлось. Время теперь сложное. Нужно оружие, охрана.
— Да уж, — заметил Кай. — Порой охрана такая, что без оружия никуда.
— Кипятком ошпариться нетрудно, — кивнул часовщик. — Однако суп без него не сваришь.
— Можно ошпариться и супом, — ответил Кай.
— И на уголек наступить, вылетевший из костра, — добавил Истарк и, повернувшись, чтобы спуститься во двор, проговорил через плечо: — Легко оступиться, когда над головой нет ни одной звезды. Ночь будет спокойной, но я бы присматривал за этим путником с хорьком, он мне не нравится.
— А я бы присматривал за твоими охранниками, — чуть слышно пробормотал Кай, проводив взглядом неожиданно ловкого часовщика, затем посмотрел на путника. Назвавший себя Аишем все так же сидел у костра и только тревожно крутил головой, вздрагивая от каждого смешка в собственный адрес. Что-то было неестественное в его напряжении. Да. Пожалуй, он не был испуганным, он старался казаться испуганным.
Кай перевел взгляд на Каттими. Она занималась лошадьми, но то и дело посматривала на Аиша. Мити, как обычно без лишних слов, раскладывал костер, Васа расставляла обозных, покрикивала на неторопливых стражников. У проваленной к косогору стены по-прежнему толпились торговцы, охали и размахивали руками. Кай вернулся к Истарку. Ловко сбежавший со стены часовщик подошел к присосавшемуся к меху с вином Туззи. Тот, прищурившись, выслушал нанимателя, затем окликнул Таджези и показал на путника. Все еще поеживающийся стражник огрызнулся, но прошел в центр дворика и сел на поросший мхом камень напротив Аиша. Путник принялся кланяться новому зрителю. Истарк продолжил разговор с Туззи, показывая на пару лошадей, подобранных после гибели охранников у колодца. Вожак наемников хмуро смотрел под ноги. Прежде чем спуститься, Кай еще раз оглядел стремительно темнеющий горизонт. Опасность присутствовала, но не за стенами бастиона. Она таилась поблизости. Кто был ее источником? Путник с хорьком? Туззи? Таджези? Уверенный в себе Истарк? Молчаливый Мити? Веселая Васа? Кто-то еще?
— Что скажешь? — спросил Кай уже в темноте, разрываемой на части отблесками сразу нескольких костров, у Каттими, когда девчонка подала ему плошку с кашей, заправленной распаренной ягодой.
— Никто не подойдет незамеченным, — пожала она плечами. — Мне кажется, что ночью опасности ждать не стоит.
— Я говорю об опасности, которая может случиться поблизости, — заметил Кай и повернулся к путнику. Тот все так же сидел у костерка и точно так же помешивал варево в узком котелке, словно собирался выпарить и выжечь его содержимое. Таджези, сидевший напротив, клевал носом.
— Что ты скажешь об этом человеке?
— Он человек, — уверенно заявила Каттими. — Не приделанный. Но кто он, не скажу. Приглядись, да у него вся куртка в оберегах, матовым бисером прошита, чтобы не блестела. Наверное, и под рубахой полно амулетов и ожерелий, не прощупаешь.
— Ладно, — решил Кай. — Тебя как будто прощупаешь. Тоже словно оберегами обвешана. Спать будем по очереди. Сначала я, ты караулишь, за полночь поменяемся. И ружье я все-таки сниму с лошади. Больно дорого оно мне досталось, да и этот заговоренный путничек кажется мне поопаснее того Таджези.
— Я тоже, — вскинулась Каттими. — Мешки, оружие — все сниму. А зачем?
— Вот ведь, — недовольно крякнула Васа, но одеяло, в которое успела закутаться, скинула и подвинулась к костру. — Я тоже поиграю в вашу игру. Завтра день будет тяжелым, так что лучше, если вы будете посвежее. Делим ночь на четыре части. Половину берем на себя мы с Мити, половину вы. Кого из вас будить первым?
— Меня, — твердо сказал Кай.
— Если не поднимешь меня под утро, обижусь, — прошептала ему на ухо Каттими, но он не ответил. Сон вдруг навалился, затопил двор старой крепости мутной пеленой, смежил глаза. И, проваливаясь в него, Кай схватился сначала за приклад ружья, а потом сжал рукояти сразу двух мечей и так и вошел в сновидение.
Он стоял в том же самом дворе, в утренней дымке, которая скрадывала очертания стен и башен, но не оставляла сомнений, они были неповрежденными. И двор покрывала не трава и обломки известняка, а брусчатка. И не было рядом никого, ни повозок, ни лошадей, ни людей, только сам Кай и мутная фигура неизвестного в арке ворот. Со стороны неизвестного подуло холодом, Кай поежился и бросил взгляд на самого себя. Он был обнажен по пояс, почти обнажен, потому что руки, торс под горло оплетала та самая пропавшая зеленая кружевная рубашка от мастерицы из Кеты. Она словно обратилась в рисунок на коже, Каю даже показалось, что узор сплетается с линиями его вен, в мгновение он уверился, что видит чудесное кружево только он сам, его не должен видеть больше никто, но его взгляд уже перебрался на мечи. Оба тоже были обнажены, но если клинок черного меча привычно поблескивал, успокаивая правую руку тяжестью и так и не разгаданной его владельцем силой, то второй меч лежал в левой ладони почти безжизненным обрубком. Ненасытным обрубком.
«Я сплю», — подумал Кай.
— Идем за мной, — донесся до него голос человека.
Голос казался знакомым, хотя что было голосом в долетевшем до Кая шелесте? Так шепчет на ухо мать засыпающему в колыбели ребенку, и почти точно также шепчет переполненным кровавым сладострастием палач о предстоящих муках схваченной по рукам и ногам жертве. Так, да не так. И все же хотя шелест не был голосом, но он был узнаваем.
— Кто ты? — спросил Кай. — Покажи лицо.
— Идем за мной, — повторил незнакомец, и Каю показалось, что слова принесли стужу, которая обожгла скулы.
— Кто ты и куда зовешь меня? — повторил Кай и почти крикнул: — Покажи лицо.
— Разве ты спрашиваешь, где выросло зерно, когда ешь хлеб? — спросил незнакомец. — Или бредешь к роднику, вместо того чтобы испить из реки?
— Когда я пью воду или ем хлеб, я вижу, что я ем и пью, — ответил Кай. — Ты же предлагаешь мне отпить из чаши с закрытыми глазами.
— Яда боишься? — все так же шелестом или стуком мерзлых ветвей рассмеялся незнакомец.
— Да мало ли чем ты захочешь меня угостить, — крикнул Кай. — Не морочь голову, отвечай, кто ты и куда зовешь меня? Что ты хочешь мне предложить?
— Подняться на гору, — рассмеялся незнакомец. — Стать выше других. Сильнее других. Богаче других. Могущественнее других. Или тебе никогда не хотелось занять подобающее тебе место? Соразмерно отпущенному тебе судьбой? По праву несправедливо униженного! По праву величия твоих родителей — Сакува и Эшар! Ты достоин большего, Кир, как бы ты ни называл себя! Большего, чем бродяжничество!
— Откуда ты знаешь о моих родителях? — спросил Кай.
— Я знаю очень многое, — ответил незнакомец. — Хочешь знать многое — иди за мной.
