и попробовал потянуться к голове. Всего лишь на мгновение он забыл, что его руки схвачены на уздцах, и тут же начал ощупывать колпак. Не было на ней никакой звезды. Нет, иногда носили семиконечные звезды выходцы из клана Неку на колпаках и шлемах, но разве на шапке и над головой это одно и то же? Кай вновь посмотрел вниз и вновь увидел свои руки связанными. Как же так, попыталась забраться в голову тягучая мысль, ведь он только что ощупывал шапку? Зачем он ощупывал шапку? Чтобы нащупать звезду. Но откуда у него может оказаться звезда на шапке? Разве он какой-нибудь выходец из клана Неку? У этих Неку все было как-то странно. И город у них был странный — не богатый, не бедный, но построенный из черного, дорогого и очень твердого камня. И жители его чудились скрытными. И щит у клана Неку — клана Тьмы — был черным. Приемный отец Кая еще потешался, что достаточно сунуть в дымоход крышку от какой-нибудь кастрюли, и вот тебе уже щит клана Неку — клана Тьмы. Впрочем, он же как-то говорил Каю, давно говорил, что раньше, в прежние времена, щит клана Неку был усыпан звездами. Крошечными разноцветными точками. И был таким только один щит, щит самого урая Ака, а все прочие просто черными. Но прошли столетия — и звезды со щита Ака постепенно осыпались. Остались только дырки от выпавших драгоценных камней. Словно оспины. Но зачем же Кай ощупывал шапку, у него-то ведь точно не могло быть звезды на голове. И уж тем более над головой. Все-таки глупость сказал Истарк, что «легко оступиться, когда над головой нет ни одной звезды». Глупость. Откуда над головой какие-то звезды? Над головой может быть только кирпичное небо или пламенеющее небо. Или тьма.
Кай поднял голову и увидел звезды. Они проступали незаметно. Сначала ему показалось, что на мерцающем кровавыми сполохами небе появились черные точки, затем точки превратились в крохотные отверстия, а потом уже сами сполохи почернели, обратили все небо от горизонта до горизонта черным куполом, поднялись, расширились и уже там, в вышине, в неимоверной дали рассыпались звездным полем. Звезд, тех самых, утраченных со щита клана Тьмы, было столько, что никто увидевший это изобилие даже и не попытался бы счесть его. Небо захватывало, кружило, тянуло в себя, но звезды, которые теперь напоминали Каю те же самые оживающие, проступающие сквозь прах лица мертвецов, не внушали ему ужас, а восхищали его.
Он вновь опустил взгляд, оглянулся, попытался разглядеть Истарка, который сказал ему о звездах, но не увидел ничего. Со все тем же скрипом за ним тянулось белесое месиво. Посмотрел вперед, вновь увидел спины Васы и Мити, которые теперь вместе с крупами лошадей едва-едва возвышались над заполняющим ламенские пустоши туманом, снова подумал, что на них кровь, и вдруг понял, что бояться пока нечего. Где-то в отдалении продолжал гудеть рог, но теперь Кай был уверен — его не тронут. И обоз не тронут. И Каттими, которая рядом, но к которой он все не мог обернуться, пока не тронут. Если он призовется, не тронут. Он уже на крючке, как прибрежный хапский сом-переросток. Его будут выводить медленно и аккуратно, стараясь взять под жабры, опасаясь, как бы он не порвал снасти. Но зачем он им нужен? Кому — им? Аиш ли звал его к себе в проеме ворот? Он, кто же еще. Но уж больно не сходился образ незнакомца и образ сутулого колдуна. Хотя кто может знать, как разнится его образ под небом Салпы и под небом глубокого сна… Но почему его не зовут больше? Или зовут? И что же все-таки стало с его ногой? Что он сделал со своей ногой? Что этот меч сделал с его ногой?
Кай снова посмотрел вниз. Оба меча его висели на поясе. Покачивались в такт движению лошади. На левом бедре черный меч работы хиланского мастера Палтанаса, меч, который не раз выручал его в самых разных переделках. На правом бедре обрубок, спрятанный в немудрящие ножны. В полой рукояти его что-то темнело.
Кай потянул руки на себя, намереваясь стряхнуть с них путы, но руки неожиданно вновь подчинились ему, словно пут на них и не было. Мгновение ему казалось, что вот они, его руки, по-прежнему покоятся на крепкой шее гиенской лошадки, но он стиснул кулаки, разжал, поднес ладони к лицу и долго рассматривал их, как будто пытался запомнить каждую линию, каждый шрам, каждую мозоль, полученную от многодневных упражнений с оружием и превратившуюся с годами в толстую, непробиваемую кожу. Левая ладонь поймала рукоять черного меча. Выхватывать его из ножен всегда должна была правая, но теперь Кай просто опустил левую руку и нащупал шар противовеса, скользнул ладонью к гарде. Ладонь наполнилась холодом и уверенностью. Он опустил правую руку, осторожно нащупал металл оголовка, провел пальцами по стальным сплетениям и замер. Металл был теплым. Еще медленней Кай обхватил рукоять обрубка всеми пальцами и замер во второй раз. Рукоять пульсировала. И это не было биением его собственной руки. И не было дрожанием металла. Что-то живое вздрагивало внутри оружия, отзываясь в ладони. Он стиснул рукоять и потянул меч на себя. В глазах вспыхнуло…
Вспыхнул вдруг такой яркий дневной свет, что Каю пришлось зажмуриться. Когда же он открыл глаза, то понял, что стоит на каменной площадке. Вокруг не было ни тумана, ни молочного месива, ни ползущего обоза, ни силуэтов Васы и Мити впереди. До него не доносилось ни сопения Каттими за правым плечом, ни скрипа тележных осей позади. Звуков не было вовсе, но теплый летний ветер гладил щеку. Кай проморгался и разглядел.
Он стоял почти в центре правильного круга, расчерченного линиями и кругами точно так, как это делали ловчие Пустоты, которые пытались до него добраться три года назад. Только теперь эти линии были вычерчены в камне. Они соединялись тонкими желобами в центре площадки, образовывая углубление, в котором мог бы поместиться человек среднего роста, но начинались не от двенадцати кругов, а спускаясь с двенадцати стоявших в этих кругах каменных престолов. Все они были заняты. Кай медленно поднял глаза.
Напротив него сидела его мать. Он понял это мгновенно, едва разглядел изгиб бровей, точеную линию прямого носа, чуть полноватые губы, пристальный, холодный взгляд. В одном лице слились сразу несколько образов, или само лицо было их будущим источником. Сначала он разглядел черты внимательной и чуть отстраненной Атимен, родной матери, которую он помнил еще малышом. Атимен, которая никогда не баловала, никогда не прижимала к себе своего сына — маленького Кира Харти, но всегда была рядом. И когда он учился ходить и бегать по коридорам дома урая и улочкам Харкиса. И когда он впервые взял в руки маленький меч. И когда впервые сел на лошадь. До тех самых пор, пока ей не пришлось принять смерть, защищая собственного ребенка. В ней, в его настоящей матери, в ослепительно прекрасной женщине была нежность и слабость Аси, жены предпоследнего иши, и, наверное, черты сотен других женщин, в которых пришлось или придется воплощаться ей. Но теперь она была сама собой. Ее волосы спускались на плечи тяжелой волной. Ее кожа была бела. Ее одежда была голубого цвета, с пурпурными оторочками в цвет щита клана Крови, и за ее спиной стоял или клубился черной-багровой тенью сиун. Она смотрела сквозь Кая и не видела его.
— Мама, — прошептал он чуть слышно и тут же поправился: — Эшар.
Правее ее сидел старик. Лицо его покрывали морщины, но каждая из них только подчеркивала силу и власть незнакомца. Глаза были спокойны, как будто пусты, но в самой их глубине светилась бездна то ли мудрости, то ли коварства. Блестящую лысину старика обрамляли седые волосы, которые вместе с усами и бородой ложились серебряными кольцами на черную, переливающуюся волнами бархата одежду. За спиной старика клубился какой-то ужасный, в цвет его волос, зверь. Он был зубаст подобно волку, но развевающаяся грива не оставляла сомнений. Лошадь. «Асва, — понял Кай. — Клан Лошади. Гиена».
Следующей сидела женщина, которую Кай помнил под именем Хуш. Только то, что он сумел однажды разглядеть через пелену старости, теперь сияло нежностью и красотой. От одного созерцания удивительного лица заходилось дыхание. Идеальным, чарующим в ней было все — и тонкая фигура, укутанная темно-синим платьем, и темные, с медным оттенком волосы, обрамляющие правильный овал лица, и раскосые глаза, и тонкий нос, и высокий лоб, и губы. Одно чуть выбивалось из этого великолепия — глаза. В них, сквозь осознание собственной красоты, плескалась смертная скука. За спиной красавицы искрился льдинками водяной поток. Платье на ее животе удерживал ремень с пряжкой в виде двух серебряных кистей.
— Кессар, — выговорил Кай.
Рядом с красавицей сидел Пата. Паттар. Кай узнал его мгновенно. Он был почти таким же, как и в миг своей недавней смерти. Усики и бородка торчали стрелками. Седые, почти белые волосы тщательно приглажены. Глаза прищурены, да так, что ни цвета их, ни выражения рассмотреть было нельзя. На губах застыла ухмылка, способная оказаться как и доброй улыбкой, так и злой усмешкой. Одежда Паттара сияла всеми оттенками голубого. За его спиной колыхались и блестели серебром крылья сиуна.
