руками, ногами, всем телом, но тут же обмякла, забилась в судорогах, и кровь из ее груди хлынула под нее.
Кай обернулся вокруг себя. Лица двенадцати таяли, но он успел заметить слезы на лице Асвы, ненависть на лице матери, боль на лице отца и ужас на всех прочих лицах. На всех, кроме лица Хары. Хара смеялся.
И стало темно.
Небо помрачнело, покраснело, нависло над головой. Помутнело, размазалось неясным пятном солнце. Опустели все двенадцать престолов, только глинки темными пятнами обозначились на их спинках. Исчезла, утонула в луже крови Ишхамай. Почти уже растворившийся, рассеявшийся в накатившей мгле Сиват шагнул к уже пустому престолу Хары и нарисовал окровавленным ножом крест там, где должна была быть голова старика, а затем размахнулся и метнул нож с такой силой, что тот обратился сверкающей, горящей искрой и огненной стрелой взмыл в близкое небо, чтобы исчезнуть где-то за снежными, посеревшими пиками.
И только тогда Кай сумел дотянуться до рукояти своего черного меча, но он уже сам поднимался в небо, взлетал туда, куда собирался лететь бесконечно и куда теперь уже можно было только лететь, чтобы расшибиться о красноватую небесную твердь. И, уже поднявшись вверх на добрую сотню локтей, разглядев улицы города, на которых стояли изумленные, окаменевшие люди, Кай услышал то, что не слышал уже давно. Детский голосок, который, уподобляясь бубенцу, пел что-то легкое и невыразимо печальное.
И тогда Кай закричал.
И услышал прямо над ухом голос Каттими:
— Тихо, тихо, охотник. Все хорошо. Зачем тебе меч? Никаких мечей. Вот выпей этого отвара. И спи. Не бойся. Больше кошмаров не будет. Это хорошая травка.
Глава 10
Ламен
За узким окном ламенского постоялого двора стояла осень, брызгалась дождем, лепила к стеклу красные и желтые кленовые листья. Из щелей в рассохшейся раме дуло. Кай кутался в одеяло, пил горячий отвар лесных ягод, пытался заглушить странно вернувшуюся жажду, ждал, когда из тела уберутся последние признаки болезни. Или не ждал. Они постепенно уходили, эти признаки, но как будто сменялись немощью и безразличием. Да и затянувшиеся раны не беспокоили его только до тех пор, пока он не прикасался к ним или не пытался по настоянию Каттими подхватить левой рукой меч, согнуться или присесть. Приведенный девчонкой старик-врачеватель ощупал руку, пробормотал что-то про время и здоровую пищу, но, уже уходя, наклонился к самому уху больного и прошептал, тыкая пальцем в сторону Каттими:
— Вот твое лекарство, парень. Лучшее лекарство. Будь я помоложе — лечился бы и лечился.
Кай даже не нашел в себе сил, чтобы кивнуть старому. Или услышал каждое слово из произнесенных, но не понял, о чем идет речь. Он торчал в Ламене уже вторую неделю и вторую неделю раз за разом перебирал в голове увиденный им в пути сон. Не для того, чтобы понять его. Нет, он словно затверживал его наизусть. И горячий напиток, сквозняк и дождь за окном изрядно помогали ему в этом деле.
Кай не любил Ламен. И не потому, что в нем почти не было высоких домов, город большею частью состоял из трущоб, а из-за грязи. Угольная и рудная пыль отыскивалась всюду. В летнюю жару, минуя Ламен, он делал все, чтобы избавиться от нее, даже перекрывал тряпицей лицо, а все одно — сплевывал и видел комок грязи. Даже зимой, когда свежий снег укрывал улицы шахтерского города белой скатертью, чистота держалась не более половины дня. Только осенью в городе иногда гостила свежесть. Те отвалы породы, с которых ветра несли в город пыль, намокали от дождей, а сами улицы и чахлые деревья на них промывались дочиста. Точно как теперь. Хотя теперь с улицы отчетливо тянуло дымом.
Каттими с утра двинулась к восточным воротам — провожать Васу и Мити, которые отправлялись в Хурнай. В конюшне стояли две лошади, относительно которых девчонка сама все уладила с Истарком: заплатила ему за месяц извоза, написала расписку да и узнала имена двух доверенных мастеру людей — одного в Туварсе, другого в Аке. Она все еще не понимала, куда Кай захочет двинуться после выздоровления. И захочет ли двинуться хоть куда-то. Уговаривать же охотника отправляться вслед за Васой в Хурнай не решалась, не нравился ей пронзительный взгляд кессарки, да и взгляд Кая казался девчонке слишком мутным. Истарк же наладил часы на замковой башке Ламена и покинул город в неизвестном направлении еще с неделю назад. Да и сама Каттими, едва раны у Кая закрылись, стала возвращаться в каморку только ночью. Целыми днями пропадала в городе. Так что в крохотной комнатушке на два топчана царила пустота. Только в голове у Кая вертелась какая-то важная фраза, да вставали перед глазами двенадцать каменных престолов с двенадцатью сидельцами на них и огненный росчерк брошенного в небеса каменного ножа. Фраза… Фраза… Ее сказала Варса… Уппи… Кикла? Что он должен сделать? Ведь он что-то должен сделать?
— Нашла.
Каттими открыла дверь, стряхнула с волос капли дождя, стянула с плеч намокшую куртку, поежилась. Подошла к узкой печурке, пошевелила кочергой почти потухшие угли, надергала с полешка завитков коры, бросила их в топку, раздула. Когда пламя затрещало, взбираясь по деревяшкам, поставила на полочку печи жестяной кувшин.
— Нашла.
Повторила это слово тихо, но твердо и внимательно посмотрела на Кая. Он же, продолжая кутаться в одеяло, все еще никак не мог вспомнить нужную фразу. Да и Каттими казалась ему далекой, едва различимой, настолько далекой, что он не мог разобрать ее лица. Так, словно смотрел на нее через широкую реку. Он на одном берегу, она на другом.
— А ну-ка.
Она поднялась на ноги, дотянулась до Кая из своего далека, сдернула с него одеяло, подхватила нож, развела мыльный раствор и мгновенно лишила его подбородок щетины. Затем стала помогать ему одеваться. Сама затянула у него на поясе ремень, повесила на кольца мечи. Подала плащ.
— Ружье? — спросил он негромко, может быть, и не спросил, просто шевельнул губами.
— Надо же, — удивилась Каттими, — ты еще не разучился говорить? Ружье в Ламене не пригодится. Нет, я бы не стала зарекаться, но хлопот не оберешься. Ружье возьмем, когда будем покидать город, в Ламене с ружьями ходить запрещено.
— Я знаю, — кивнул, словно уронил голову, Кай и окинул взглядом комнату.
— Спрятано, — отрезала Каттими и, шагнув к охотнику, прошелестела: — Под половицей. Да еще и заклинанием прихлопнуто.
— Что нашла? — безучастно поинтересовался Кай.
— Не здесь, — потащила она его к выходу. — Позже.
Чуть припадая на одну ногу или на обе, кашляя от ползущего по улицам дыма, Кай, словно в полусне, прошагал за Каттими улочками Ламена не меньше лиги, пока уже почти у пузатых башен ламенской крепости она не затащила его в грязный трактир. Потолок в нем был низким, верно, чтобы дерущиеся ломали лавки не о головы друг друга, а о балки перекрытий, но стены терялись в сумраке и дымке, поднимающейся из сырых печей. У окна было чуть свежее, во всяком случае, дым, что лез в щели с улицы, не был столь удушливым. Каттими усадила Кая спиной к стене, села напротив, щелкнула пальцами, и, словно по волшебству, тут же прибежали служки, принесли деревянную доску, уставленную яствами, на которые Кай посмотрел равнодушно, они казались вырезанными из дерева и раскрашенными, как и сама доска. Но Каттими тут же вскочила на ноги, наполнила кубок желтым напитком из крохотного графинчика, поймала голову охотника под локоть и влила ему напиток в глотку, как вливала уже почти две недели бесчисленные снадобья и отвары. Он безучастно проглотил.
И тут же в нем начался пожар. Странно, но он полыхнул сначала в животе, потом впился в грудь и уже затем ошпарил горло и гортань. Кай зашевелился, полез куда-то вверх, сипя и раздирая горло когтями, думая теперь уже о том, что и боль доносится к нему как-то издали, и не он сам лезет на лавку и по стене, а
