кажется, будто они изнутри светятся. Вот те орехи так дороги, что мечта каждого куирис найти хотя бы один и хотя бы раз в жизни.
— А на вкус куири какие? — поинтересовался я.
— На вкус? — Кремон ненадолго задумался. — Вкусные они очень, куири. Как будто и орех на вкус, но есть в нем что-то такое… Правда, я и сам куири только раза два-три пробовал, и то по необходимости. Три раза, — подумав, уточнил он. — Один раз от яда спасался, есть тут в горах такие змейки. Сами невелики, — и Кремон до конца развел большой и указательный пальцы, — но укус смертельный, только куири и спасет. Еще болел раз сильно, думал, копыта откину, лишь орех и помог. Ну и еще однажды, когда два дня пришлось на выступе просидеть — со скалы сорвался, едва успел зацепиться. Спасибо ребятам, увидели, вытащили.
— А скажи, Кремон, — задал я самый интересующий меня вопрос, — много куирис богачами стало?
— Богачами, говоришь? — Кремон задумался. — Богачи вон кто, — и он снова показал большим пальцем через плечо на корчмаря. — А так по пальцам можно перечесть. Это ж какую силу надо иметь, чтобы в Тенсере все не спустить?
И он покачал головой, вероятно, даже не представляя, какую именно.
«Понятно мне все с вами, куирис. Что вы, что старатели — ищете разное, а суть одна».
Тем временем в корчму начал подтягиваться народ. Все они приветствовали Кремона, поглядывая на нас. Антир — поселок маленький, и каждое новое лицо на виду. Ну и главное — «Небесный странник», вон он стоит, его даже из корчмы через окно видно, и я постоянно на него поглядывал: вдруг какое-нибудь неправильное шевеление возле него начнется?
Кремон встал из-за нашего стола, перешел за другие, о чем-то разговаривая с сидевшими за ними людьми и изредка показывая в нашу сторону. Когда за окном стемнело, корчма оказалась забитой до отказа. Люди теснились за столами, но за своим мы так и сидели втроем — я, Гвен и Аделард.
Все куирис в чем-то походили друг на друга. Нет, не лицами, всяческих лиц хватало: и смуглых, почти черных, и с носами, похожими на корабельный бушприт, и крошечными носиками пуговкой. Похожесть у них была в другом. Не увидел я среди куирис толстяков — все как один поджарые. Понятно, жизнь заставляет: полазь по скалам день-деньской, быстро ребра сквозь живот увидишь…
Наконец Кремон снова уселся за наш стол.
— Капитан, сколько человек ты сможешь взять на борт? — поинтересовался он.
Вообще-то, поначалу я думал о пятнадцати пассажирах. Взять можно и много больше, но неизвестно, как они поведут себя в полете. Пятнадцать человек — то количество, с которым, думаю, мы сможем справиться, если придется навести на борту порядок. Вряд ли собиратели орехов своими нравами сильно отличаются от тех, кто возвращается из золотых или серебряных копей в большой мир. И в трюме такому количеству людей можно будет разместиться с относительным комфортом. Сырости в нем нет, корабль-то не морской. Главное — избавиться от бочек с ромом, иначе такое может начаться!.. Но с другой стороны, когда еще появится подобная возможность?
«Человек тридцать — тридцать пять, — подумал я. — Все-таки в небе полетим, да и выпивки у куирис не будет».
— Сорок пять человек, — сорвался с языка ответ помимо моей воли. — А в том случае, если они согласны потесниться, и еще десяток.
Кремон кивнул и снова поднялся из-за стола, чтобы через некоторое время вновь за него усесться. Он отхлебнул из поджидавшей его полной кружки и заявил, что желающих улететь значительно больше.
На этот раз я решительно покачал головой, про себя подумав: «Жадность много людей сгубила», но язык почему-то не прислушался к трезвому голосу рассудка.
— Пожалуй, смогу взять еще десяток.
Затем я даже вздрогнул от неожиданной мысли, пришедшей мне в голову: а ведь о цене-то мы и не договаривались! И что теперь делать? Вдруг она окажется такой малой, что риск взять на борт стольких пассажиров нисколько не будет оправдан? Ну и как теперь ее узнать? А, была не была!
— Так, Кремон, ведь мы о плате за провоз каждого человека даже не разговаривали.
Стойнр несколько смутился:
— Действительно. Но почему-то я подумал, что пять золотых ноблей будет многовато, а вот четыре — в самый раз.
Гвен, внимательно слушавший наш с Кремоной разговор, заерзал на лавке, и я его отлично понимал.
Четыре золотых нобля! С каждого из шестидесяти пяти пассажиров! Это же получается больше двух с половиной сотен монет! И риску значительно меньше, чем с контрабандой. Да и встреча с пиратами исключена. Вот же спасибо моему навигатору Рианелю Брендосу за идею!
Кремон снова покинул наш стол, а я задумался над тем, что нужно договориться с корчмарем насчет обмена обоих бочек с ромом на какую-нибудь еду. Прокормить такую ораву будет нелегко, а полет наш не уложится в один день или даже в два. Ну и Амбруазу за лишнюю работу доплачу, да и вообще никто недовольным на корабле не останется. Разве что сами пассажиры, потому что им в трюме придется хорошенько потесниться.
Наконец Кремон вернулся за наш стол окончательно.
— Все улажено, — заявил он. — Завтра с утра люди сами подойдут к кораблю.
— Кремон, — спросил я у него, — ну а сам-то ты как? Может быть, с нами? Тем более с тебя я за провоз платы не возьму. В Гволсуоле побываешь, на родине.
Вопрос заставил Кремона надолго задуматься.
— Нет, капитан, — наконец сказал он с какой-то грустью в голосе. — Не то чтобы совсем уж у меня ничего нет, не такой уж я и пропащий. Да только что мне теперь делать в Гволсуоле? Нет, — на этот раз он тряхнул головой больше решительно, — здесь теперь моя жизнь, а уж дальше — как получится.
— Ну, как знаешь, — ответил я. — Но в любом случае у тебя есть время подумать до утра.
Оставаться тут дольше было незачем, и я совсем уж собрался возвращаться на «Небесный странник», когда в корчму вбежал человек.
— Там Герберга принесли, он со скалы сорвался! — громким взволнованным голосом сообщил он. Затем, уже тише, добавил: — Вряд ли до утра доживет…
Голос у вестника звучал очень расстроенным.
Мы вышли из корчмы вместе со всеми куирис. Идти пришлось недолго: рядом с корчмой, буквально за углом, находился храм Богини-Матери. Даже не храм — открытая часовня.
Перед алтарем, на невысоком столике, лежал юноша. Совсем молодой, не знаю, достиг ли он восемнадцатилетия, но вряд ли. Хрупкое телосложение, изорванная одежда и бледное лицо без единой кровинки. Судя по виду Герберга, человек, принесший о нем весть в корчму, оказался прав — долго этот юноша не протянет. Я видел множество людей, упавших с высоты на землю, так что сделать такой вывод мне несложно.
Над изголовьем бедняги склонился какой-то человек, вероятно, местный лекарь. На лице его ясно читалась безнадежность. И не потому ли юношу принесли в храм, положив у ног Богини-Матери, что вся надежда оставалась только на нее? На ту, что дарует человеку жизнь или забирает ее, решив, что он прожил достаточно.
— Кто он? — почему-то шепотом поинтересовался я у стоявшего рядом со мной Кремона.
— Герберг? Скрипач, — тоже шепотом ответил он.
— Скрипач? — Мне не удалось сдержать в своем голосе удивления. Я хорошо видел, как относятся все эти люди к сорвавшемуся со скалы юноше. У многих из них на глазах блестели слезы, а взгляды были такими, что становилось ясно — все они прощаются с Гербергом навсегда. А тут какой-то скрипач.
— Да, скрипач. Но какой скрипач! — все так же шепотом продолжил Кремон. — Герберг мог играть так, что, казалось, он играет не на скрипке, нет, — на наших душах! Герберг мог заставить смеяться и плакать, а мог сделать так, что ноги сами пускались в пляс. Все ему говорили: ну зачем ходить в скалы, играй нам, просто играй, а мы уж сможем тебя отблагодарить. И вот…
При последних словах Кремон смахнул с глаза набежавшую слезу. Причем смахнул открыто, нисколько
