идолов ублажали, это — да, но не человеческой. Ты, вообще, что о славянском язычестве знаешь?
— Ну, есть много богов: Перун, Велес, Даждьбог, Сварог, Лада… Всех и не упомнишь.
— А кто главный?
— Сварог, он — отец богов.
— А про Триглава слышал?
— Нет.
— Так вот: это — не существо с тремя головами, а единство трех сущностей. Есть один Бог — Вседержитель, Отец Творения, который соей всетворною любовью — Ладой — создал первоначальное бытие. Это Сварог — отец света. Есть его сын — Даждьбог, то есть, Солнце. И есть существо «Светло» — Светлый Дух — которое явилось на землю и воплотилось в роде человеческом.
— Но это же Святая Троица — Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой! Все, как у христиан! И Лада тоже, ведь сказано: «Бог есть любовь»! А как же остальные: Перун, Велес, другие?
— А это, всего лишь, воплощения Высшего Божества.
— Но им же поклоняются как самостоятельным богам!
— Судьба славян была тяжела, Миша. Борьба с римлянами, гуннами, готами, аварское иго, хазары. Многое было утрачено, вернее сказать, упрощено.
— Так что же, христиане вернули славянам утерянное?
— Нет, скорее всего у древних верований славян и у христианства где-то в глубине веков есть общие корни, а в ту ветвь древних верований, которая получила название «Христианство», другие народы, жившие совсем в других условиях, привнесли очень много своего, славянам чуждого. Ну, например, некоторые славянские племена представляли себе ад в виде ледяной пустыни. А в землях, где зародилось христианство льда нет, там, наоборот, есть беспощадное жгучее солнце, вот и представление об адских муках связано с огнем, а не с холодом.
— А на самом деле?
— В ветхом завете про ад — ни слова, так что, очень многое зависит от воображения людей, а воображение связано с тем, что они видят вокруг себя.
— Но в откровениях Иоанна Богослова…
— А это, уже, Новый Завет, как раз то, что и было привнесено позднее. Да и это, по правде говоря, могло в Новый Завет и не попасть.
— Как это так?
— Апостолов было двенадцать, а Евангелий только четыре: от Матфея, от Марка, от Луки и от Иоанна. Почему? Остальные ученики Сына Божьего тоже ведь оставили воспоминания об Учителе. Но эти тексты не признаны каноническими. Они есть, их сохраняют, но в Святое Писание они не вошли. И таких — не признанных — довольно много. Есть и про славян.
— Про славян?
— Это считается ересью, происками Дьявола, но существует повествование о том, что у Иисуса Христа был сын. Ты про то, что Андрей Первозванный посетил, в свое время Русь, конечно, слышал?
— Да, воздвиг крест и проповедовал на тех горах, где потом построили Киев.
— Да, но пришел он сюда не просто так, а спасая от преследования и убийства младенца, родившегося от любви Иисуса и Марии Магдалины. И путешествовал между многими славянскими племенами, а когда мальчик вошел в возраст мужа, славяне приводили к нему юных дев и он возлегал с ними и семя сына Христова рассеялось по славянскому народу. Так что, утверждение славян «мы — внуки божьи» не лишено зерна истины. Видишь, как все непросто переплелось?
— Но это же, действительно, ересь. Тебя за это сюда сослали?
— За такое не ссылают. За такое либо убивают сразу, либо дают умереть медленно в тесном заточении. А тебе я это рассказал, не для того, чтобы ты еретиком сделался, а для того, чтобы понял: все очень и очень непросто. Христианство и язычество противостоят, по большей части в телесной жизни, а в духовной… Вот Перун, например, стал Ильей Пророком, Велес — Власием, Макошь сменила имя на Параскеву Пятницу, но суть осталась прежней, моральные нормы славян, в принципе, не противоречат десяти заповедям христианства, ну, и прочее.
Дело не в иной вере, а в иной жизни. Христианский князь — единовластен, а князь у язычников был просто воеводой. Без слова веча и без одобрения волхва ничего сделать не мог. Понятно?
— Другой способ управления, требует и другой идеологии, другого духовного обоснования, язычество самовластия не приемлет.
— Так, а единобожие, сиречь монотеизм: «Един Бог на небе — един царь на земле».
— Миша! — монах впервые за весь день обратился к Мишке по имени — Трудно тебе там было? Ведьма-то поди искушала от истинной веры отречься?
— Да нет, впрямую не искушала, так только — намеками.
— А ты?
— А я ей из Экклезиаста читал.
— И?..
— А она Экклезиаста, оказывается, лучше меня знает, и философов древних тоже.
— Удивляешься?
— Странно как-то: старуха, в глухой деревне…
— Старуха… нет, Миша, не простая это старуха… Ходила она когда-то в шелках и ела на золоте.
— Нинея?!
— Гредислава… Боярышня древлянская.
— Боярышня? Так древлянское княжество еще княгиня Ольга… Сто пятьдесят лет прошло!
— Больше. Почти сто восемьдесят. Только род Нинеи такой древний, что для него и триста лет — не срок. Ничего не забыли и ничего не простили.
— Но здесь земли Дреговичей, а не Древлян.
— Где-то же Древлянам надо было укрыться.
— А Беляна? Их матери за двоюродными братьями замужем были.
— Не знаю, Миша, не знаю. Братья те, думаю, тоже не из простых. Был мне наказ от Владыки — дознаться обо всем, да поздно теперь.
— Почему поздно?
— Она не расскажет, а люди ее мертвы все. Покарал Господь, не стал людской кары дожидаться.
— Так о ней сам Владыка знает?
— И не только о ней. Ты думаешь, мало их — от прежних времен оставшихся? Думаешь, смирились они с потерей власти? Мы про них все должны знать, готовыми быть ко всему…
Отец Михаил снова зашелся в кашле.
— Полежи, отче, не разговаривай.
— Нет, я тебя расспросить должен. Намекала, говоришь? На что?
— Ну… Попрекнула, что Экклезиаст христианином не был, а мы его книгу священной почитаем.
— А ты?
— Не нашелся я, не сумел ответить.
— Вот они — происки Врага рода человеческого: посеять сомнение, смутить. А потом это сомнение тебя как ржа изнутри разъест.
— А как же я ответить должен был?
— Потом, Миша, потом об этом поговорим. Люди к ней какие-нибудь приходили?
— Не видел, но я дней семь в беспамятстве был… Или спал, Нинея усыплять умеет.
— Что, и среди дня усыпляла?
— Бывало. Она говорила — сон лучшее лекарство.
— Бывало, значит… А странностей каких-нибудь не заметил?
