Отрок. Внук сотника (Часть 1-2)

— Так там все странное, деревня-то вымерла.

— А кто хоронил? Не Нинея же трупы таскала?

— Вроде бы Велимир. Сложил всех на костер, тризну справил, а потом сам повесился.

— Это она тебе сказала?

— Да.

— А поля он тоже в одиночку все сжал?

— Да я же говорю — все странное. Поля сжаты, огороды убраны, скотина вся куда-то подевалась. А у Нинеи запасов на несколько лет и все свежее.

— Помог ей кто-то?

— Она сказала: мир не без добрых людей.

— Настолько добрых, что в жатву свои поля бросили и Нинее помогать пришли?

— Не знаю… Может нечистую силу призвала, а в уплату всю скотину ей отдала?

— Сам-то веришь в то, что сказал?

— Ну… поля же кто-то сжал…

— Ты кликушу-то темную из себя не строй!

«Вот уж хрен вам, стукачом епископального КГБ я не нанимался!»

— Прости, отче, не придумалось больше ничего.

— Я отдохну, Миша, а ты подумай, может еще чего вспомнишь?

* * *

До Ратного успели добраться еще засветло. Мишка, въехав в речные ворота, поворотил было к церкви, но отец Михаил, молчавший почти всю дорогу, вдруг подал голос:

— Правь к себе, Миша, и помоги сесть: негоже мне перед паствой слабость являть.

«Вот она — сила церкви: больной не больной, а PR обеспечь! Съездил в логово нечисти, с колдуньей сразился, отрока невинного освободил, теперь семейный конфликт улаживать будет. Орел наш отец Михаил не убоялся и преуспел! Бабий „Интернет“ распространит и обсудит, паства оценит и проникнется».

— Войдем в дом, стой возле меня и ничего не говори!

— Да зачем, мы же…

— Не перечь! О семье подумай: если одному можно супротив хозяина дома норов выказывать, значит, и другим тоже! Смиренность и почтение — не блажь старших, а залог крепости семейных уз и покоя в доме, благолепие трудом и терпением созидается, а наипаче — обузданием гордыни. Я тебя когда-нибудь плохому учил?

— Нет, что ты!

— Вот и делай, что говорю. Будь ты хоть трижды прав, почтение к старшим являть обязан, понеже младшие, на тебя глядя, к тебе тоже почтения проявлять не станут. Понял?

— Понял, но…

— Никаких «но»! Только стой и молчи. Я за тебя все сделаю, ибо: уничижение паче гордости.

«И в этом, тоже, сила. Иерархическая структура: подчиняйся старшим и получишь право требовать подчинения от младших. Каждый на своем месте работает на достижение общей цели. И попробуй, блин, только вертухнись!»

Все семейство было в сборе: то ли случайно так вышло, то ли ждали, предупрежденные отцом Михаилом.

— Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас!

Отец Михаил размашисто перекрестился в Красный угол.

— Аминь!

Семейство дружно закрестилось в ответ.

«Все-таки, ждали: очень уж стройно ответили „Аминь“.»

— Исполать тебе, брат мой во Христе Кирилл! В твердой вере ты воспитал внука своего отрока Михаила! Не поддался он искушениям дьявольским и неколебим остался в вертепе нечистой силы прибывая. Не убоялся в поединке с богомерзкой колдуньей встать на сторону Истиной Веры и помочь мне сатанинским чарам противостоять.

Ведомо мне, брате, что провинился отрок Михаил перед тобой, проявив непочтение к главе семьи и строптивость. И вина его тяжка, ибо сказано в заповедях Господних: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе».

Тяжка вина отрока Михаила, но молю тебя, брате, — монах опустился на колени и, дернув за рукав, заставил сделать то же самое Мишку — прости его, ибо искупил он вину страданиями телесными, духовным подвигом и искренним раскаянием!

«Как излагает, заслушаться можно! Интересно: когда это я раскаяться успел?»

Дед, стукая деревяшкой, подошел к Мишке, выдержал драматическую паузу, потом величественно возгласил:

— Встань, Михайла! По молению пастыря нашего духовного, святого отца Михаила, прощаю тебя и впредь виной твоей не попрекну. И другим — дед возвысил голос — попрекать не велю.

Трижды облобызал поднявшегося на ноги внука и, похоже, сам умилился, чуть ли не до слез. Дальше пошли уж совсем деревенские политесы: дед настойчиво приглашал отца Михаила отужинать, тот отговаривался необходимостью творить вечернюю молитву, дед настаивал, аргументируя неизбежность празднества «возвращением блудного э-э-э внука», бабы в это время шустро накрывали на стол.

Дождавшись окончания процесса сервировки, отец Михаил дал-таки себя уговорить и, твердо взяв Мишку за плечо, подвел к столу.

— Мнится мне, что по деяниям своим сей отрок заслужил честь восседать за столом с честными мужами!

— Что ж… Кхе! Не дите уже, садись, Михайла!

«Блин! Они что, репетировали, что ли? Вон как Лавр хитро подмигивает. Нет, ну до чего же велика сила ритуала! Все всё знают, всё понимают, и ни на шаг от заведенного порядка. Благолепие… Есть в этом, все-таки, глубочайший прагматический смысл: каждый „знает свой маневр“ и всегда, в любых обстоятельствах может рассчитывать на всех остальных, будучи точно осведомленным, чего от кого можно ожидать.

Вот сложилась нештатная ситуация — дед перегнул палку, а внук в штопор вошел — что делать? Скандалы, разборки, попреки — хрен знает на сколько времени, бывает, что и на всю жизнь. А тут: исполнили ритуал и порядок. Все снова на своих местах, и, что примечательно, наложен запрет на упоминание о произошедшем в будущем. Внук более не штопорит, а в качестве извинения: „Садись, Михайла!“ Истинно благолепие!»

* * *

В отличие от Тома Сойера, никакой популярности у сверстников Мишка своим фортелем не приобрел. То ли насвистел великий Марк Твен, то ли менталитет другой… Версию событий, общественное мнение выработало следующую: Мишка, обидевшись на наказание, сбежал из дому, заблудился в лесу и попался злой колдунье. Та его чуть не сожрала, но отче Михаил, с риском для жизни, пацана выручил.

Правдой во всем этом было только то, что Нинея отца Михаила, и вправду, чуть не замочила. Тот же факт, что плененного злой колдуньей отрока запросто навещали родственники, общественность вполне благополучно игнорировала, возможно в воспитательных целях, а уж на что там обиделся сопляк, так это и вообще никого не трогало ни в малейшей степени.

«Вот так, сэр Майкл! Ни тебе желтой прессы, ни тебе папарацци, а результат тот же самый: не Иванов, а Рабинович, не в лотерею, а в преферанс и не сто тысяч, а три рубля».

Со сверстниками отношения не складывались совершенно. Пацан в общем теле, в последнее время, как-то приутих, а взрослому очень уж тошно было принимать участие в детских играх и трепотне. Мишка старался, как мог, но ребятишки видимо чувствовали эту натужность, и к присутствию его в своей кампании относились весьма прохладно.

Совсем другое дело была Юлька. На следующий день после возвращения, Мишка попросил у деда