Едва въехав в ворота воеводского подворья Мишка понял, что возглавляемая дедом экспедиция по поимке «диверсантов» возвратилась домой — под навесом топталось полтора десятка коней, а с той стороны, где располагалась баня, доносился гвалт мальчишеских голосов. Голоса были веселыми, из чего Мишка заключил, что экспедиция закончилась удачно, или, по крайней мере, обошлась без потерь в личном составе. Соскочив с телеги, он небрежно бросил вожжи Листвяне и отправился в дедову горницу, расположенную на третьем этаже нового здания. Дед выполнил обещание и перебрался жить на самую верхотуру, хотя ему и нелегко было на протезе вышагивать по лестницам вверх-вниз.
В горнице, распаренные и благодушные, сидели в одних рубахах, потягивая пивко, дед и Лавр, видимо, как раз вернувшийся с выселок. Дед расслабленно оперся спиной о стену и слегка покачивал культей, торчавшей из-под полы рубахи, а Лавр что-то неспешно ему объяснял, время от времени прихлебывая из ковша с пивом.
— А-а, Михайла! — Дед расправил мокрые от пива усы и изобразил на лице строгость. — Тебя где носит?
— Ездил с Листвяной место под новые огороды смотреть. Здравствуй, деда, здравствуй, дядя Лавр.
Лавр кивнул в ответ на мишкино приветствие, а дед дурашливо изумился:
— А я-то все думаю: куда ключница подевалась? Ну, и как съездили?
— Хорошо съездили, деда, место удачное. А ты как съездил?
— Кхе…
Дед потянулся к копченому лещу, но сидя, откинувшись назад, до блюда с рыбой было не достать. Сесть прямо дед, видимо, поленился и зашевелил пальцами над столом, выбирая другую закуску.
Лавр, заметив отцовское затруднение, подвинул блюдо с рыбой на край стола. Дед удовлетворенно хмыкнув, ухватил рыбину.
— Как съездил, спрашиваешь? — Дед указал рыбиной на кучу каких-то вещей, сваленных на лавке. — А вот сам посмотри.
На лавке лежали заплечные мешки, скомканные маскхалаты, оружейные пояса, еще какая-то мелочь… И посреди всего этого развала красовался Мишкин самострел.
Мишка встал по стойке смирно, сделал военно-тупое выражение лица и гаркнул по-строевому:
— Виноват, господин сотник!
— Кхе? — Почему-то, это «Кхе» прозвучало удивленно. — Что виноват, это ты верно говоришь… — Дед задумчиво почесал рыбьей мордой кончик носа и уставился в глаза лещу, словно неожиданно встретил на улице старого знакомого. — А в чем виноват-то? А?
— В потере оружия и оставлении его в руках врага! Готов понести заслуженное наказание, господин сотник! — Мишка аж сам умилился армейскому изяществу формулировки собственной вины и покаяния.
— Кхе! — Деду мишкино выступление тоже понравилось. — Готов, значит… Это хорошо, что готов. А кто ж тебя овиноватил-то?
— Э-э… — Мишка слегка растерялся и сбился с настроя. — Матушка сказывала, что раньше за потерю оружия ратников казнили или изгоняли…
Трах! Дед от души треснул копченым лещом по столешнице.
— Слыхал, Лавруха? Стоит бабу к воинским делам хоть чуть-чуть подпустить, так она уже и воеводой себя воображает! Один против пятерых в засаду попал, троих уложил, сам ушел, своих упредил, след беглых указал, так еще и виноватый с ног до головы! Нет, ты слыхал, Лавруха?
— Так баба же. — Философски пожал плечами Лавр.
— И этому голову задурила! — продолжал кипятиться дед. — Наказание он готов понести! А, Лавруха?
— Так дите ж еще. — Продолжил Лавр в том же тоне.
— Во-во! Войско, едрена матрена — бабы, да дети. Повоюй с такими…
— Что, деда, мои ребята в походе негодными оказались?
— А? Ребята? Нет, ничего, ребята у тебя хорошие. — Дед принялся чистить леща. — Особенно Митька — прямо как будто родился в седле… Учить их, конечно, еще и учить… Но так — ничего, справились.
— Батюшка. — Прервал деда Лавр. — Пусть посмотрит-то.
— Ага! — Дед словно вспомнив о чем-то, снова ткнул копченым лещом в сторону сваленных на лавке вещей. — Михайла, глянь-ка, ничего интересного там не видишь?
Мишка подошел к лавке и поворошил неопрятную груду, все было каким-то заскорузлым, словно намоченным в грязной воде, а потом так и высохшим. Мешки, маскхалаты, оружие, моток веревки, кожаная сумка, сапоги… Что-то зацепило сознание, Мишка вновь зашарил глазами по вещам и вздрогнул от неожиданности — на лавке лежал кожаный тубус! Внутри оказался свернутый в трубку лист пергамента. Замирая от какого-то невнятного предчувствия, Мишка развернул пергаментный лист и впился глазами в изображение.
На листе была изображена карта. С координатной сеткой, знакомыми еще со школы условными знаками, стрелкой, между буквами «С» и «Ю» и масштабом — в одном сантиметре два километра. На карте были изображены: Ратное, Нинеина весь, дорога на княжий погост. Северо-восточнее Ратного, явно от руки, чем-то, вроде угольного карандаша, были добавлены Выселки и дорога к ним. На обратной стороне карты, довольно умело, был изображен план Ратного, каким село виделось бы с высоты стоящего неподалеку дерева. План был не закончен, видимо, что-то помешало, а возобновить работу не дало неожиданное мишкино появление.
— Не туда смотришь. — Прервал мишкины размышления дед. — Вон там, сбоку.
Мишка глянул в указанное место и увидел круглую медную коробочку величиной с ладонь. Взял ее в руки и совершенно машинально нажал пальцем на выступающий металлический язычок. Коробочка открылась, Мишка откинул крышку и увидел под стеклом до боли знакомую с курсантских времен картушку магнитного компаса, плавающую в какой-то жидкости. Окружность картушки была разделена на 360 градусов, правда без мелких делений в один градус — вручную такое сделать, с нужной точностью, достаточно трудно. Стекло тоже было мутновато-зеленоватым, но пользоваться компасом в светлое время суток можно было вполне свободно. Даже сейчас, в свете свечей, основные деления на картушке различались отчетливо.
Подсознательно Мишка уже был к чему-то подобному готов, но все же потрясение оказалось слишком сильным. Чуть не выронив коробочку и враз вспотевших пальцев, он дрогнувшим голосом сказал:
— Компас…
— О! Даже название знает! Проспорил ты, Лавруха! Подставляй лоб.
