— Не то принесла!
Голос матери отвлек Мишку от размышлений.
— Я тебе велела сегодняшнее шитье принести, а этим — мать помахала в воздухе какой-то тряпкой — я вчера занималась! Неси то, что я велела!
Голос у матери был настолько стервозный, что даже дед удивленно вылупился на невестку.
— Готово, деда!
— Ну, излагай.
— Перво-наперво, показываем, что отношения между боярством и купечеством в Ратном такое же, как и в Турове. Тем более, что боярство мы не худородное, как-никак, с князьями в родстве состоим, хоть и в дальнем.
— Кхе…
— А они — даже и не купцы, а купеческие дети и племянники всякие. Небо и земля, у Никифора на ладьях груз и поценнее может оказаться. Поэтому ты выезжаешь на берег в парадном облачении, разговариваешь только с Никифором (можно еще и с Ходоком), а на отроков даже и не смотришь.
— Кхе, ладно. А дальше?
— А дальше подъезжаю я. Но не из ворот, а со стороны, вроде как на учении мы были где-то. Я, Петька и Роська без доспехов, в красивой одежде, как и положено воеводскому внуку с ближниками. А следом…
— Ты чего вылупилась? Принесла? — Мать обращалась к Листвяне, стоявшей у дверей и, что называется, превратившейся в слух. Было похоже, что мишкино описание ритуала встречи ее чрезвычайно заинтересовало.
— Ты что принесла? Разве такой иглой это шьют?
Что еще пришлось бы выслушать Листвяне, осталось неизвестным. Лопнуло терпение у деда.
— А ну, хватит! Мне еще тут бабьих тряпок-иголок не хватало. Анька, уймись! А ты ступай, не до шитья нам. Пошла! Устроили тут, едрена матрена. Ну ладно, она не понимает, а ты-то, Анюта!
— Прости, батюшка. — Мать была само смирение. — Не подумала.
— Не подумала, не подумала… А надо было! Михайла, дальше давай!
— Михайла! Я сказал: дальше давай.
— Дальше за мной и ближниками едет десяток ратников Младшей стражи. Рядовым ратникам красивые дорогие доспехи и не положены. Я с ближниками остаюсь около тебя и Никифора, здороваемся, разговариваем, а Дмитрий с десятком подъезжает к новым ученикам, строит их и ждет, пока я освобожусь. Потом я подъезжаю к ним, Дмитрий докладывает, я их осматриваю, спешиваюсь и бью морду самому сильному на вид.
— Мишаня! — Мать то ли притворялась, то ли была искренне удивлена. — Зачем же драться-то?
— Молчи, Анюта. — Дед, как профессионал, сразу схватил суть предложения. — Правильно все, так и надо. Если он самого сильного побьет, то и остальные ему подчинятся, не надо будет каждого в отдельности в разум приводить.
— Батюшка, так он же одежду праздничную запачкает! Или порвет.
— Баба!!! — Дед, казалось, просто взорвется от возмущения. — Тебя зачем позвали? Послушать и все приготовить. Порвет — зашьете, замажет — выстираете! Дело важнее тряпок!
— Прости, батюшка, все сделаю, как прикажешь…
— Еще бы ты не сделала!
— Деда, так что с моей придумкой? Понравилось?
— Кхе… А вот давай-ка у матери спросим. Она из Турова, из купеческой семьи. Скажи-ка, Анюта, вот к примеру едет по улице парень из боярского рода, весь из себя красивый, с ближниками, а с ним десяток ратников в бронях. Как на это прохожий купец посмотрит?
— Посторонится, чтобы не зашибли или не обозвали как-нибудь обидно, а когда проедут, плюнет вслед. Ему-то богатство трудом достается, а барчуку задаром.
— Кхе, с опаской, значит?
— С опаской, но и с неприязнью.
— Ну а парень молодой купеческого рода?
— Тоже с опаской, батюшка, да еще и с завистью. Ему-то, хоть и по деньгам, но родители так красоваться не позволят, а уж с дружиной латной ездить, так и вообще мечтать нечего. Помню, как отец Никифора все шпынял, чтобы скромнее себя вел.
— Да! Помню, строг был батюшка ваш Павел Петрович, ох строг! Так ведь и толк из вас обоих вышел. Что Никифор, что ты, Анюта. Посмотрел бы сейчас, порадовался бы покойник.
— Чему радоваться-то? Вдовству моему? — В голосе матери послышались слезы. — Что ж ты такое говоришь, батюшка Корней Агеич?
— Кхе… Это я того… Прости дочка, старым становлюсь, болтливым. Зато дочки у тебя какие!