чарующим.
Наконец, все кончилось. Адепты разбредались по местам, сопя и отдуваясь. Этерно истерически смеялся в своем коконе. Неудержимый Вельстрем вырвался от Тузимира и с некоторым возмущением подошел к председательскому столу.
— Ну и?.. — требовательно сказал он. — Где?! Почему?
— Коллега Вельстрем, — доброжелательно сказал Альрихт, — я прошу вас взять письмо, которое лежит под вашим местом на полу, и прочесть его нам вслух. Сейчас, как я вижу, оно уже окончательно обезврежено.
— С ума сойти можно, — повторял Нерваль. Глаза его и впрямь были немного безумными. — Какая ловушка, какая ловушка, коллеги! Восторг!
— Ага, — ошарашенно сказал Вельстрем. — А тот я… ну да. Щас.
Он протопал к своему месту, опустился на колени, неуклюже повозился под креслом и снова встал.
— Н-ну… вот, — с легкой неуверенностью сказал он, разворачивая измазанное кровью и эктоплазмой письмо. — Клосси, сучья мать!.. да, господа, сучья мать… так. Щас. Клосси, сучья мать! Или ты торопишься очень быстро, или мы уходим без тебя. Твой Мирти. И еще тут печать вверху, я ее знаю. Это Умбретская Башня, я там был…
— Что скажете, коллеги? — устало сказал Альрихт. — Ваш вердикт?
— Я уже не помню, кто там у нас свидетельствовал, так я скажу, поднялся Мегиш. — За такие письма рвут голову без разговоров, коллеги, так я предлагаю так и сделать, — он сел.
Фиолетовый шквал забушевал раньше, чем Альрихт успел задать соответствующий вопрос.
— Вопрос Клосса Этерно, островитянина, рассмотрен, — сказал гроссмейстер, поглядывая на Клегена. Тот не возражал. — Решение принято. Теперь, коллеги, нам предстоит совершить последнее, неприятное, но необходимое деяние. Мы должны решить, как мы поступим с виноватыми. А затем… э-э, собственно поступить. Ваши предложения?
— Распылить обоих, — кровожадно сказал Вельстрем, шурша чем-то под столом. — А что они сделали?
— Я не был бы столь категоричен, — деликатно сказал Миштект, вытирая лоб. — Гроссмейстер призывал нас к терпимости, и я склонен с ним согласиться. Не стоит обагрять руки кровью в преддверии Рассвета, коллеги, это тяжким грузом ляжет на наши сердца. Я предлагаю лишить обоих памяти. Полностью. И отпустить.
Чистые руки хочешь, подумал Альрихт. Какие же мы нежные, ах, боже, прямо хоть не заругайся при них, а то покраснеют. Чистые руки и холодные ноги. То есть сухие. Грязные, но сухие. Ну, ты у меня еще будешь бедный, голубчик ротонский, символ процветания, декшасс, жирный безмозглый бздыч, гундящий под окном. Почему ж я так ненавижу голубей? Голуби-то тут при чем? А, ничем они, голуби, не лучше людей. Такие же тупые паразиты.
Встал Мегиш. Губы его были сжаты в тонкую прямую линию.
— Я убежденный противник всяких мучений, — сказал он решительно. Оторвать голову — это да, можно, особенно если за дело. Но я не хочу, чтобы живое существо, такой же сын Эртайса, как и мы с вами, бродило во тьме Заката и Ночи, не понимая, что с ним происходит, где искать кров и пищу, как защититься от угрозы. Это бесчеловечно. Я взываю к вашему милосердию, коллеги, и требую — убить. Сжечь, и все. Если кому-то кажется мало — пусть придумает больше. Но больше не надо.
— Мы хотели защититься от утечки информации, — деловито сказал Шаддам. — Может быть, убить и заточить душу?
— Больше похоже на правду, — решительно поддержал Клеген. — Я за.
— Милосердие и предосторожность, — вдруг заговорил молчаливый Тузимир, прекратив писать. — А что, если заточить — и все?
— Кто придумает темницу, откуда нельзя сбежать? — пробормотал сильно запачканный дергунчиком адепт, имени которого Альрихт не знал.
— Есть такая темница, — приветливо сказал Тузимир. — Во времена правления Цагатарна Хигонского один из братьев наших в монастыре Эдели совершил великий грех супротив справедливости, и покарали его довечным заточением. Так до сих пор не вышел, хотя, говорят, силен был безмерно.
— А что сделали? — настороженно спросил Нерваль.
— Закатали в таку саму бутыль, как мы вестимое проклятье словили, да упхнули в Ничто, — благовоспитанно пояснил Тузимир. — В большое Ничто, то есть, что промежду малыми Ничтами. Там и обретается посейчас.
— Да что ж он там жрет? — испуганно спросил Вельстрем, даже трезвея немного от серьезности происходящего.
— А там же времени никакого нет. Обретается в безвременье, для суетного света недосягаемый.
— Это, кажется, подходит, коллеги, — осторожно сказал Мегиш. Нерваль кивнул. Клеген поразмыслил над чем-то и тоже склонил голову.
Альрихт быстро обвел взглядом тех немногих, от кого можно было ждать толкового слова. Нерваль, Мегиш, Клеген, Тузимир, Миштект, Номатэ, Вельстрем… все, пожалуй. Семеро из семидесяти. И все. Кошмар! И ведь это лучшие из лучших, умнейшие из умнейших! Еще он сам, Этерно и Морена. Но этих можно не считать. А остальные? Позор! Безмолвное стадо! Трясина, декшасс!
— Коллеги, кто согласен с приговором, предложенным коллегой Тузимиром и поддержанным коллегой Мегишем?
Дружное фиолетовое свечение было сдержанным и даже несколько траурным. Клеген встал и ожидающе повернулся к Альрихту. Гроссмейстер тоже встал.
— Господин Клеген, я прошу вас приступить к церемонии.
Клеген скорбно поклонился.
— Братья по ложе, коллеги-адепты! — возгласил он приглушенным голосом. — Вот перед вами предстали двое, преступившие наши уложения. Как они приносили великие клятвы служения нашему слову и делу, так можно и должно нам их судить, и присужденное свершить. Были они рассмотрены и дела их оценены, и признано, что виновны, и приговорено, что будут они заточены в силовые коконы высокой энергии, и отправлены в ультрацедент навеки веков. Нет ли им защитника и заступника?
Ложа молчала.
— Нет ли им утешителя или избавителя?
Никто не шелохнулся.
— Тогда сим утверждаю — да свершится!
Коротко полыхнул фиолетовый салют. Альрихт положил руки на Темное Пламя. Над его головой стало разгораться зловещее свечение.
Очень, очень хотелось повернуться и глянуть на дерзкого Ирчи — как он там сейчас? Но гроссмейстер не позволил себе слабости.
— Коллеги! — сказал он поначалу слабым, но с каждым словом крепнущим голосом. — Во имя наших клятв и заветов — едины ли мы ныне в нашей воле?
Фиолетовая тишина.
— Цельны ли наши помыслы, совершенно ли слияние наших душ?
Молчание, только ореол согласия стал ярче.
— Вручаете ли вы мне вашу Силу, наделяете ли вы меня правом свершить за всех?
Темное Пламя исторгало волны мощи, и фиолетовый пожар заставлял защиту стен пылать.
