испуганно прикрыл рот ладонью.
— Точно, — сказал Илья с расстановкой, тяжелым взглядом смерив старца, — соловей.
— Молчу, молчу, — затравленно втянул голову в плечи сказитель.
— Правильно, — одобрил Илья, — и вот говорит мне соловьище этот поганый: «Доброго пути тебе, Илья Муромец. А давай мы с тобой, богатырь, побратаемся. Будь ты мне братом названным. Станем мы по Руси гуляти рука об руку, подвиги вершить богатырские». Ничего я ему не ответил, только вынул свой булатный меч, да и срубил чудищу буйну голову...
— За что?! — поразился Иван.
— А так, — объяснил Илья, — что б не лез с любовью со своей.
— Темный ты, — сказал тихонько Боян Ивану на ухо, — былин не знаешь. У них, у богатырей, заведено так. Вот и Алеша с Тугариным тоже, и Добрыня...
А Муромец рассказывал дальше:
— Положил я соловьеву голову в чемодан и дальше двинул. Чуть- чуть проехал, глядь: терем расписной. Постучал я в дверь, та из петель-то и выскочила. А в сенях — девица красная стоит, в руках кочерга: от врага обороняться. Как ударила она мне той кочергой промеж глаз, так и полюбил я ее сразу.
— Ну наконец-то, до дела добрался, — радостно потер ладони Алеша, а Добрыня спросил, поблескивая глазами:
— А какая она, девка-то? Опиши, да поподробнее. Ноги, там, у ней какие, остальное все...
— Какая? — переспросил Илья и тут же ответил: — А мне как раз под стать. Кочерга-то у ней была в девяносто пуд.
— А ноги-то, ноги? — настаивал Добрыня.
— Ноги?.. — Илья задумался, потом пожал плечами, — ноги как ноги, шестьдесят восьмой размер.
Добрыня мечтательно закатил глаза к потолку и зачмокал губами. А Иван вспомнил свою изящную миниатюрную Марью и вновь утвердился в мысли, что о вкусах не спорят.
— «Красна девица, — спрашиваю я ее, — как звать тебя?» «Алена», — отвечает. «А будь ты, Алена, женой мне», — говорю. Улыбнулась она в ответ, словно солнышко взошло ясное, и вижу: полюбился я ей. Взял я ее на руки, отнес во поле чистое, и тут же мы с ней и повенчались — под ракитовым кустом.
— Вот это по нашему! — хлопнул себя по коленке Алеша и от избытка чувств опорожнил очередную чарку. Иван же, разомлев от алкоголя и грез о Марье мечтательно произнес:
— И жили они долго и счастливо...
— Если бы! — горестно осадил его Илья, — эх, если бы. И умерли бы мы в один день... Уж кто-нибудь позаботился бы. Так нет, вернулись мы к ее терему рука об руку, тут и попутал меня нечистый похвастаться. Поставил я в горнице ее на стол чемодан свой да и говорю: «Глянь, Алена, от какого чудища я землю русскую избавил!» И крышку-то отворил. Как на голову соловьиную Алена глянула, закручинилась. «Что ж ты, богатырь, наделал, — говорит, — это ж батюшка мой, отец родный. Люб ты мне стал, Илюша, да отец — дороже. Поеду я теперича в Киев-град на тебя, богатыря, управу искать у князя, у Владимира, у Красно Солнышка». Сказала так, вскочила в седло моего коня и была такова, только пыль вдалеке заклубилася. Так-то вот.
Не сдержался тут Иван и заплакал во весь голос.
— А дальше, дальше, что было? — спросил он, всхлипывая.
— А дальше вот что было, — ответил Илья, ликом чернее тучи став, — пошел я во Киев, во стольный град пешим ходом. С чемоданчиком. Три дня и три ночи шел, да раздумывал: «Не по смерть ли я иду да по скорую? Не сносить мне головы, коль Алену Владимир послушает...» Вот пришел я в Киев, двинул сразу в палаты княжеские, прошел во гридни столовые, глядь, князь со свитой своей пир пирует. Крест я клал по писанному, да кланялся и Владимиру, и Василисе- княжне, и боярам, и богатырям...
— Вот это я уже помню! — обрадовался Добрыня, — как ты Владимира под орех разделал. Дозволь дальше мне рассказывать, со стороны-то виднее.
— Рассказ этот ноша мне тяжкая, — молвил Илья Муромец, — не пристало богатырю ношу с плеч перекладывать.
Он замолчал, и возникшая пауза была довольно тягостной. Наконец, он вновь нарушил ее:
— Позднее я узнал, что, выслушав Алену, князь к ней сжалился и меня наказать обещался. А саму ее, красну девицу, за попа Гапона сосватать...
— А это еще кто? — спросил Иван.
— Не знаешь? — удивился Боян, — ничего, узнаешь еще.
— Гапон — это Владимиров главный советник, — пояснил Добрыня. — Ежели Алена за попа выйдет, второй дамой на Руси станет, после Василисы. Но сам поп — прохиндей тот еще. Владимир ему верит, а мы, богатыри, закваску в нем вражью чуем. Да доказательств нету.
— Как вошел я в княжескую гридню столовую, — продолжал Илья, — встретил меня Владимир неласково. «Это кто еще, — говорит, — к нам пожаловал, словно пес пешком, не на коне лихом? Посадите-ка его на конец стола, там, где нищие да убогие...» А рядом с князем попик сидит. Тот так надо мной насмехается: «То, видать, к нам Илюшка пожаловал, что не знает, как к девице свататься, не срубив головы ее батюшке». Осерчал я, понятно, за стол садиться не стал, только чемоданчик свой на него кинул да и вон пошел...
— Ой, погоди, Илья, — снова влез Добрыня, язык которого слегка заплетался, — дай я хоть расскажу, что у князя потом было, ты же не видел. Когда ты вышел, да дверью хлопнул, стены в тереме треснули да покосилися. Чемоданчик мы открыли, там — голова соловьева. Потом прибегает стражник: «Князь, — кричит, — Илья Муромец с крыши твоей все золотые маковки посбивал, а теперь в кабаке сидит, пропивает их. И всю голь киевскую поит.» Рассердился князь, послал семерых богатырей Илью сковать да к нему прислать. Не вернулись те богатыри, споил их Илья. Послал трижды по семь, и те не вернулися. Видит князь, вся дружина его так переведется. Говорит: «Видно спутал я Илью- богатыря с кем другим еще. Кто тут храбрый есть? Вы найдите его, да скажите, что приму его с великими почестями.» Тут мы с Алешей и вызвались. Ох, и погудели!
— Да-а, — протянул Алеша, жмурясь от приятного воспоминания, — пока все маковки золотые с Ильей на троих не пропили, из кабака не вылазили. Потом явились втроем к Владимиру да и говорим: «Прими, князь, Илью в дружину, мы ему даем свою богатырскую рекомендацию. А не примешь, мы с ним вместе по Киеву пойдем да камешка на камешке не оставим». Ну куда ему деваться было? Принял?
— А Алена-то как? — поинтересовался Иван, несколько обескураженный услышанным.
— А что Алена? — горестно тряхнул головой Илья, — похоронила она голову отцову как положено, да так за Гапоном сосватанная и осталась. Говорят и свадьба скоро. Поймал я ее как-то в княжеских сенях, зажал в угол, а она кричит: «Отстань, видеть тебя, лиходея, не желаю! То ли дело Гапон — мужчина интеллигентный, грамотный...» Отпустил я ее с богом, пусть живет. А все Владимир, пес, приказал бы ей, пошла б за меня.
— Ох, как прав ты! — воскликнул Алеша в сердцах, — пес поганый наш князь! Гапону-то в рот заглядывает, а нам, богатырям, уж третий месяц жалования не повышает!
— Не ему, собаке, мы служим, — внезапно зарыдав, поддержал друзей Добрыня, — а земле русской! — сказал и принялся ладонью размазывать по лицу слезы и
