цвета. Естественно, что блио украшались эмблемами Фармеров.
– Чудовищно. Просто чудовищно! – Казаков пытался осмотреть себя с помощью малюсенького серебряного зеркальца, но получилось это лишь отчасти. – Это же неудобно!
Более напоминавшие лосины штаны-шусс жали в самых неожиданных местах, в длинных полах блио с разрезами по бокам и впереди с непривычки можно было запутаться, меч мешал и бил ножнами по бедру и голени. Отлично чувствовал себя только рыцарь, благо подобный наряд был ему в привычку. Но более всего господ оруженосцев удручили мягкие остроносые туфли из плотного сукна. Они должны были порваться о камни еще по дороге к аббатству. Мишель неожиданно терпеливо объяснил, что подобная обувка есть вещь парадная, а к тому же кто это, интересно, собирается идти к королеве пешком?
Представив себе жесткое седло, Казаков лишь сморщился.
Просыпавшиеся рано слуги исполнили приказ гостя де Алькамо со старанием, рачением и быстротой неимоверною: когда рыцарь со своими верными оруженосцами спустился вниз, к конюшне, их уже ждали взнузданные и оседланные лошади. Трое всадников в утренних сумерках выехали на узкие улицы Мессины.
Гунтер неожиданно поймал себя на мысли о том, что ни Мишель, ни кто другой никогда не объяснял ему, как следует вести себя при визите к королеве. Поход к принцу Джону, который молод, безалаберен и не настаивает на строжайшем соблюдении этикета – это одно, а вот посещение самой известной женщины материка, дочери герцога Аквитанского, вдовы королей Людовика Французского и Генриха II – это совсем другое. Собственно, Элеонора за время своей бурной и насыщенной событиями жизни создала половину истории Европы нынешнего столетия, имела близкое родство со всеми королевскими и герцогскими дворами, а, кроме того, королева-мать давно не являлась юной красавицей, по которой сходили с ума латинские монархи и арабские султаны. Элеонора вплотную подошла к семидесятилетнему рубежу, когда женщины, особенно королевы, обычно становятся чопорными и грозными вершительницами судеб.
Германец пребывал в полнейшей уверенности, что сейчас ему предстоит увидеть более ранее издание английской королевы Виктории, которая на старости лет превратилась в совершеннейшую ханжу, породив термин «викторианство». Все вокруг пропахло ладаном, лекарственными травяными настоями, душеспасительные книжки, личный исповедник с непременной подагрой, монашки и затхлые кельи… В общем, темный средневековый ужас.
Слуги монастыря – между прочим, мужчины из местных – приняли у благородных дворян поводья лошадей. Куда более искушенный в правилах этикета сэр Мишель отправился прямиком к аббатисе. Монастырь – территория Церкви, мать-настоятельница здесь вторая после Бога и никакие короли с королевами ей не указ.
Несмотря на то, что едва начало рассветать, жизнь в аббатстве бурлила. Женские бенедиктинские монастыри были столь же распространены по Европе, как и мужские, однако большинство обителей располагались отнюдь не на юге – инокини святого Бенедикта являлись более привычными жителям Франции, Дании или Британии. В Италии наоборот, превалировало мужское монашество (что, по мнению Гунтера, доказывало – здесь женщинам жилось гораздо лучше в миру, нежели в кельях).
Черноризицы, покинувшие храм после часа хвалитн, отчасти отправились в странноприимный дом, выполнявший одновременно роль госпиталя, другие пошли в обширный монастырский сад – ухаживать за растениями, носили воду из колодца с тяжелым воротом, трудились на скотном дворе. Святой Бенедикт полтысячелетия назад, составляя устав будущего ордена, записал, что монаху не подобает быть праздным, ибо праздность (уже являющаяся смертным грехом) лишь фундамент, на котором вырастает уродливое здание неправедной жизни и полощутся языки адского пламени отрицания добродетели и грешных помыслов. Все бенедиктинские монастыри были замкнутыми «экономическими системами», сами обеспечивали себя продуктами и всем необходимым для спокойной и небедной жизни.
Аббатиса вышла на крыльцо, благословила преклонивших колена гостей и позволила им подняться. Худшие ожидания Гунтера сбывались: старая карга с обвисшими щеками, избороздившими лицо морщинами и поросшим темным волосом подбородком. Столь колоритной особе более подходили бы не четки и нагрудный крест, а помело и ступа ведьмы – мечты инквизитора. Дополнял мрачную картину черный орденский наряд.
– Мишель Робер де Фармер, шевалье, – представился рыцарь. – У нас неотложное дело к ее величеству Элеоноре Аквитанской, коя, как нам известно, после долгого путешествия изволит вкушать отдых в вашей славной обители.
– Какое дело может быть у столь молодых людей к почтенной даме? – снисходительно и не без ноток сварливого презрения вопросила аббатиса.
– Послание от ее сына… Иоанна, – сэр Мишель предпочел назвать принца Джона по-латински, что, по его мнению, могло вызвать хоть искру симпатии у единовластной повелительницы монастыря.
– Подайте, – аббатиса вытянула руку. – Я передам.
– Нам приказано вложить депешу в собственные руки королевы, – упрямо наклонил голову рыцарь. – И мы обязаны на словах сообщить ей вести из Британии.
– Шевалье, здесь женский монастырь, – напомнила старуха. – Вам не д
– Преподобная Ромуальдина! – на сцену явилось еще одно действующее лицо. На самом деле стоявшие чуть в стороне Гунтер и Казаков давно заметили, как в дверном проеме, ведущем в капитулярную залу, маячил женский силуэт. Причем явно не монашеский – незнакомка носила достаточно яркое мирское одеяние.
На крыльцо скорее не вышла, а выпорхнула девица лет восемнадцати. Темные волосы прикрыты косынкой из бесценного катайского [7] шелка, грудь украшают нити жемчуга, платье с виду простое, однако наверняка обошлось владелице в сумму, за которую можно купить средненькое поместье. Очень большие выразительные карие глаза.
– Что вам угодно, милая? – аббатиса повернулась к девушке и смерила ее таким взглядом, словно на пороге капитулярной залы стояло не милейшее создание, а лично вавилонская блудница, столь старательно описанная Иоанном Богословом. Голос настоятельницы стал ледяным.
– Мать моя, – черноокая красотка склонилась в наивежливейшем реверансе. – Вас немедля требуют в кладовые, монахини не досчитались подарков короля Танкреда в дарохранительнице, отчего сестра Эдита лишилась сознания!
– Матерь Божья, – неожиданно сердито для служительницы Господней бросила старуха. – Курицы! Ничего не могут сделать сами! Шевалье де Фармер, стойте и ждите, я приду немедленно. А вам, юная синьора, я рекомендую немедленно отправиться в свои покои.
– Конечно, – шепнула девушка и вновь опустила очи долу. Обе скрылись за дверьми, оставив сэра Мишеля и его оруженосцев в недоумении. Однако на сей раз ожидание не затянулось.
– Шевалье! Да вы, вы! Сударь, вы к государыне Элеоноре?
Красавица вновь появилась на крыльце – видимо, она каким-то образом обманула громоносную аббатису и сумела улизнуть от ее всевидящего ока. Теперь девушка стояла на верхней ступеньке и энергично манила сэра Мишеля ладонью.
– Ну… – запнулся рыцарь. – Да, леди. Я очень хотел бы увидеться с ее величеством.
– Тогда бегом, пока не вернулось это чудовище в рясе. Я преподобную Ромуальдину имею в виду.
– А вы служите при Элеоноре? – быстро осведомился сэр
