получит первым то, что заслужил. И я был милосерден, ибо в моей воле было предать их смерти куда более жестокой. Теперь я спрашиваю остальных: есть ли среди вас такие, кто по-прежнему считает меня слабым, или мягкотелым, или недостаточно опытным? Если нет, то запомните навсегда: я, Тьерри де Транкавель, по праву наследовал трон Меровингов и никому не собираюсь его уступать. Те же, кто поможет мне отвоевать его у узурпатора, те, кто будет верен данной клятве и пойдет со мною до конца, на победу или на смерть – тем полной мерой воздастся по делам их, и не будет никого, кто превзойдет их в славе и доблести.
Он умолк в ожидании. Вельможи сидели, приходя в себя и нерешительно переглядываясь, и тут с дальнего конца стола послышался скрипучий смех. Роже Ластурский, все еще усмехаясь, выбирался из-за стола.
– Мальчик далеко пойдет, – он опустился перед Тьерри на правое колено, склоняя седую голову в знак покорности. – И я пойду за вами… мой король.
Роже де Кабар был первым. За ним последовали остальные. Один за другим лангедокские вельможи опускались на колени, вкладывая свои руки в руки молодого господина, подтверждая вассальную клятву – оммаж, признавая безусловную власть своего сюзерена.
Бертран де Транкавель, позабыв встать, глядел на сына так, словно увидел его впервые.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Болотная страна
Завершался третий день путешествия по старой римской дороге – против ожиданий, до неприличия благополучного и спокойного. Мессир Гай даже начал ощущать себя на редкость важной персоной, странствующей под бдительной охраной и могущей не опасаться дорожных неурядиц. Никаких признаков погони не замечалось, зато в крохотной прибрежной деревушке под названием Ле-Кана обнаружились следы преследуемых. Джейль и его отряд миновали поселок ровно сутки тому, оставив на память о себе трех брошенных лошадей, страдавших жестокими коликами. Как уверяли поселяне, стоило пришлецам уехать, животные немедля пришли в себя, взбодрились и обрели новых хозяев в лице местных жителей.
Франческо попытался узнать, имеются ли дальше по дороге еще какие-нибудь поселения, но полученные ответы звучали однообразно – кроме городка Монпелье и гавани в Сете, до самой Роны никто не живет. Но в маленькой, открытой всем ветрам гавани редко кто решается зимовать – налетит шквал, и поминай, как назывался твой корабль. Надежда подрядить там какую посудину до Сицилии невелика, так что ехать вам прямиком до Роны и стоящего на ней Арля. Да, и непременно пошарьте у пределов Камарга, может, наткнетесь на какого охотника, чтобы провел вас до Реки. Сами не суйтесь – опасно. От дороги там давно остались одни воспоминания да порушенная насыпь.
– Что такое «Камарг»? – заинтересовался звучным названием сэр Гисборн. – Какой-то большой здешний лес?
Ответил Лоррейн, похоже, изучивший здешние края вдоль и поперек:
– Не лес. Камарг – земля болот. При впадении в море Рона распадается на великое множество рукавов. Там все поросло камышом и дикими травами, это раздолье для четвероногой и пернатой животности, однако люди в Камарге селиться не решаются. Слишком уж много там происходит… всякого, – он коротко улыбнулся каким-то своим мыслям. – Кое-кто говорит, будто там обосновалась вся нежить и небыль, вытесненная людьми. Другие уверяют – это просто огромные заболоченные земли, раскинувшиеся на много лиг. Там легко заблудиться и пропасть, легко увидеть нечто несуществующее…
– И мы пойдем через эти болота? – влез прислушивавшийся к разговору Реми д'Алье.
– Почему бы и нет? – дернул плечом Лоррейн. – Нам даже проводник не понадобится – я бывал там и знаю надежные тропы. Через день-другой выберемся к берегам Роны. Около Арля есть большая переправа с паромами, а за Рекой дороги не в пример лучше камаргских тропинок.
На том пересуды о таинственном Камарге завершились. Мессир Сабортеза и его братья по Ордену не высказывали никакого беспокойства по поводу дальнейшего пути, и их подопечным оставалось только положиться на своих покровителей. Задерживаться в Ле-Кане братья Ордена не пожелали, и отряд продолжал путь до наступления сумерек, разбив лагерь на макушке пологого холма, заросшего шелестящим пожухлым ковылем. Как обычно, развели два костерка: храмовники упрямо держались особняком, всем видом показывая – хотя мы вас охраняем, но более иметь с вами ничего общего не желаем. Подопечным даже не доверили стоять в дозорах по ночам, вежливо, но непреклонно попросив не вмешиваться.
– Говоря по простому, не путайтесь под ногами, – желчно высказался Дугал, тут же указав на светлую сторону: – Вот и замечательно, пусть маются ночь напролет. А мы спать будем.
Но нынешним вечером шотландец почему-то не спешил последовать собственному заявлению. Все разошлись, а он и Гай почти еще долго сидели у огня, прикидывая, удастся ли им в назначенный срок добраться до Константинополя и что сейчас поделывает в Мессине крестоносное воинство. Из темноты беззвучно возник отлучавшийся куда-то Лоррейн, бесцеремонно плюхнулся подле костерка и замурлыкал себе под нос – поначалу тихонько, затем погромче, подыгрывая себе на неизменно болтавшейся у него за спиной виоле. Инструмент, насколько разбирался в этом деле сэр Гай, прожил долгую и бурную жизнь – округлые бока в трещинах облупившегося лака и темных разводах, медные колки потускнели, а струны давно нуждались в замене. Утраченная виола Франческо – о которой итальянец безутешно страдал вот уже который день – была не в пример красивее.
Но для Лоррейна состояние инструмента не имело значения – он и с единственной оставшейся струной мог бы заставить слушателей рыдать или смеяться, как ему заблагорассудится. Сегодня ему взбрело в голову поразить попутчиков своим умением на лету складывать песни об их будущем, и вскоре он добился желаемого: милорд Гисборн пребывал в безграничном изумлении, зато Мак-Лауд почему-то разозлился. Из обиталища Франческо и Реми никто не появился. Умаявшаяся за день парочка то ли дрыхла без задних ног, то ли предпочитала остаться незримыми свидетелями.
Мрачная нордическая баллада звучала на непривычном для здешних краев наречии – грубоватом старом диалекте норманнов, нынче облагороженном латынью и превратившимся в привычный норманно-франкский. Гая весьма поразило, что Лоррейн откуда-то знает этот полузабытый язык, на котором он, уроженец Британии, понимал едва ли два слова из трех. Мак-Лауд в ожидании конца длинной баллады нетерпеливо ерзал на своем седалище и заговорил, как только смолк последний аккорд.
– Ты к чему это клонишь? Что мне вскоре нужно будет податься на Север? Или вся моя жизнь пройдет в бесконечных метаниях по миру? Доброе пророчество, ничего не скажешь…
– Истина редко бывает доброй. Что же до скрытого смысла, так тебе лучше знать, – Лоррейн аккуратно прижал ладонью дрожащие струны, приглушая звук. – Я рассказываю только о том, что ты представляешь из себя здесь и сейчас.
– Ну, порадовал, – раздраженно хрюкнул кельт, заталкивая глубже в костер откатившееся полено. – А вот про него, – он небрежно ткнул большим пальцем в сторону сэра Гисборна, – можешь чего-нибудь поведать?
Бродяга изучающе покосился на англичанина, и ответил уже на
