укусов.
– Согласен, нет. Но есть синяки, которые можно было бы считать следами укусов. Может быть, он хотел укусить, но сдерживался?
Попов пожал плечами:
– Как говорит реклама: «Каждая женщина знает эти правила!» Так и маньяк.
Он действует по особым правилам и не может от них отойти. Не потому, что не хочет, – не может.
– То есть он все-таки невменяемый.
– Это сложный вопрос. И да, и нет. Обычно эпизоды, где действовал маньяк, похожи, как близнецы-братья. Понимаешь, он не может разрушить некий стереотип, потому что иначе не достигнет того состояния, которое ищет. Поэтому я считаю, что в электричке действовал другой человек. Но, – пожал плечами Попов, – я, собственно говоря, не специалист. У тебя, кстати, много людей задействовано по этому делу?
– Да пока никого, если разобраться, – махнул рукой Самарин. – Показуху только развели. Видишь ли, сам мэр интересуется, а этот проходимец Гнедин из мэрии взял дело под свой контроль. Надзор по всем линиям усилили, уже две облавы провели. А толку? С самого начала ясно, что поймают кого угодно, только не убийцу. Ладно, я к тебе пришел не на жизнь жаловаться. Так что у нас еще по маньякам?
– Что еще? – Санька пожал плечами. – Были, есть и будут. В США специалисты считают, что на их территории существует около тридцати людей, которые потенциально могут стать серийными убийцами. А сколько у нас – никто не подсчитывал.
– Помнишь, в Казани были какие-то людоеды…
– Да, прелестная парочка. Приглашали к себе девушек, убивали, и вот в чем самый смак – мясо продавали соседям. Все-таки они были не без практической сметки.
– Ты хочешь сказать, это были не чистые маньяки, поскольку имелась экономическая заинтересованность? Без сексуальных извращений?
Санька усмехнулся:
– Не надо понимать «сексуальное извращение» так плоско – «сунул, вынул и бежать». Кто-то ловит кайф на том, чтобы бросить в кипяток кусок груди 'ли матку и сварить на этом бульоне щи.
– Фу, пакость какая! – поморщился Самарин. Выпили еще. Санька вынул из холодильника пластиковую коробочку с салатом из морской капусты.
– Да, с казанскими тебе было бы не по дороге, – улыбнулся Дмитрий. – Ты как вегетарианцем-то заделался?
– Давно это было. Еще во время практики. Когда я в больнице за фельдшера сидел. А уж теперь с моей работой – просто отвращение к мясу. Вот такое извращение, если хочешь. Но не сексуальное.
– Слушай, а серийные убийства всегда имеют под собой сексуальную подоплеку?
– Нет, не всегда. Вот недавно был интересный случай. Слышал про Тамару Иванютину?
– Честно говоря, нет…
– Посудомойкой работала в школьном буфете и отравила восемнадцать детишек таллием. Кстати, этот яд очень быстро распадается в организме и обнаружить его следы трудно. Так вот, отправила на тот свет полкласса, а все назло директору школы. Тот ей выговор сделал за то, что она слишком увлекается сбором пищевых отходов для своих поросят. Возможно, I эта Иванютина была по совместительству садисткой, а детей ненавидела, как многие, кто работает в школе. Но основная причина – праведная месть. Графиня Монте-Кристо.
– Это не наш случай.
– Нет, конечно.
– Да, – Дмитрий задумался, – хуже всего, что никаких зацепок. Даже киллеры с кем-то связаны – с «малиной», с братками, там можно нащупать ниточки. Другое дело, дадут ли ими воспользоваться. А тут он один.
– Совершенно верно, – кивнул Санька, – он один. И в этом его сила. Как говорил Рихард Зорге: «В разведке тот, кто работает один, живет дольше».
– Ладно, спасибо за информацию и за хванчкару. – Дмитрий встал. – С твоей помощью кое-что прояснилось.
– Если что будет нового, держи меня в курсе.
– Обязательно. Счастливо.
В воскресенье впуск посетителей начинался в пять. В десять минут шестого Софья Николаевна Пуришкевич начала нервничать. Обычно сын появлялся в палате с боем часов.
Когда прошло еще пять минут, больная схватилась за сердце и тяжело опустилась на кровать.
– Вам плохо? – спросила ее соседка, крупная женщина по фамилии Петрова.
– Что-то сердце закололо, – слабым голосом ответила Софья Николаевна. – Вот такими мелочами Глеб меня когда-нибудь сведет в могилу.
– Да мало ли где задержался, – пробасила Петрова, – с приятелями, с девушкой.
– А о матери можно забыть…
– Слишком вы его опекаете, ему уже, наверно, за тридцать?
– Тридцать четыре.
– И все неженат… – вздохнула Петрова. – Очень уж он у вас скромный.
Пожилая женщина ничего не ответила, только тяжело вздохнула и легла, положив руку на сердце.
– Мама? – раздался в дверях тихий глуховатый голос. В дверях стоял сутулый мужчина в очках.
– Она уж вас ждет не дождется.
Софья Николаевна продолжала лежать с закрытыми глазами.
– Мама? – встревоженно повторил Глеб, склонившись над матерью. – Тебе плохо? Веки больной слабо дрогнули.
– Я уж думала, ты не придешь… – еле слышно прошептала она, и уже чуть громче:
– Ты принес мне шерстяные носки?
– Принес. – Глеб торопливо начал выкладывать из сумки на тумбочку сыр, масло, баночку красной икры, гранаты, яблоки и наконец извлек серые шерстяные носки.
– Глебушка, не эти, – с упреком сказала мать. – Я же просила синие.
– Прости, я нашел только серые.
– Ох уж эти дети, – вздохнула Софья Николаевна. – Ну ладно. Газеты принес?
– Да, конечно, – кивнул Глеб. – Вот «Невское время», «Петербургский вестник», «Эхо».
Мать села на кровати, с интересом глядя на прессу.
– Вот этого не надо. Желтая газетенка, – категорично заявила она. – А где «Итоги»?
– Прости, не нашел.
– В следующий раз обязательно найди. Ты же знаешь, для меня
