с обветренным красным лицом. Хотя, с другой стороны, сердце женщины – загадка. Он, например, так никогда и не смог понять, почему Штопка выбрала себе в мужья Николу – высокого, худого, как глиста, художника-абстракциониста, живопись которого Самарин в глубине души считал мазней, но старался убедить себя в том, что просто ничего в этом не понимает.
– Савицкая, – услышал он тихий дребезжащий голос.
Дмитрий очнулся. «Нашел время для воспоминаний». Он посмотрел на очередную свидетельницу. «На вид восемьдесят лет, – мрачно констатировал он. – Может быть, сразу отправить домой, с этого-то божьего одуванчика все равно никакого толку. Хорошо, что помнит, как ее зовут, и на том спасибо». Но обижать женщину, пусть даже старую, Самарин органически был не способен. Пусть посидит старушка со всеми, все ей развлечение.
– Год рождения? – спросил он.
– Одна тысяча девятьсот семнадцатый, – с гордостью ответила Савицкая. – Я ровесница Октября!
– Ну что ж, можно только позавидовать, – тактично ответил Дмитрий и обратился к следующему свидетелю:
– Фамилия, имя, отчество, год рождения, домашний адрес.
Семь человек, из них одна дряхлая старушка, один – ехавший явно с залитым глазом, итого реально – пять. Не мало, но и не много. Как раз самое отвратительное число: максимальный разнобой. Самарин, как и любой следователь, знал, что показания свидетелей никогда не совпадают. В его практике не было случая, чтобы они сошлись в одном мнении, когда дело касалось марки машины, цвета одежды и тому подобных вещей. И что характерно, каждый твердо стоит на своем и даже не допускает мысли о том, что ошибаться может именно он, а не другой. Что это, «зрительный идиотизм»?
– Я ее отлично помню! – заявила дама в вязаном берете, с громовым голосом и черными усиками на верхней губе. – Отчетливо! Она прямо стоит у Меня перед глазами. Ну вот как вы сейчас. Она была такая милая, такая тонкая! И глаза как у испуганной газели!
– Газель – это грузовик, – проворчал мужик, успевший до прихода холодов переодеться в пыжиковую шапку, которую теперь аккуратно держал на коленях.
– Не отвлекайтесь, – попросил Самарин тем железным голосом, который специально вырабатывал для таких случаев. – Попрошу быть собраннее. Итак, вы видели эту девушку. Во что она была одета?
– А черт их, баб, разберет! – проворчал обладатель пыжиковой шапки. – Чего-то такое было. Куртка, что ли… Я в этих тряпках не разбираюсь.
– На ней было что-то такое… светлое, – ответила усатая дама в берете.
– А по-моему, у нее было пальтишко драповое, – голосом умирающего лебедя сказала дама в шляпке, то и дело подносившая к глазам носовой платок, что, видимо, говорило о ее тонкой душевной организации.
– Драповое? – переспросил Самарин.
– Да чушь собачья! – выкрикнул мужчина в пыжиковой шапке. – Какой идиот в такую дождину драповое наденет!
– Вы сами ничего не помните, так и помолчите, – обиженно ответил «умирающий лебедь».
– А мы с мужем считаем, что на ней были темная куртка и брюки, – сказала женщина, сидевшая рядом с мужчиной.
«Пронькины», – вспомнил их фамилию Дмитрий.
– Так считаете вы или ваш муж? – уточнил он.
– У нас с мужем общее мнение, – поджав губы, ответила мадам Пронькина, на что ее муж согласно кивнул.
«Значит, свидетелей не пять, а четыре, – понял Самарин. – Господи, ну и паноптикум», – с тоской подумал он, разглядывая собравшихся. У него имелось описание того, в чем именно Марина Сорокина вышла из дома. И пока ни один из свидетелей не дал точного ответа. «Вот и верь тому, что они покажут».
– На ней были брюки, черная шапочка и серая водоотталкивающая курточка, – раздался дребезжащий голос. («Божий одуванчик», свидетельница Савицкая.) – Я точно запомнила, потому что у моей племянницы такая же. А в руках сумка, кожаная.
– Нет, у нее был портфель. Черный, – заспорила Пронькина.
– Дурость какая! – заметил критикан в пыжиковой шапке. – Женщины с портфелями не ходят.
– А по-моему, у нее ничего не было, – сказал Сидорчук. – Зачем красивой женщине сумка?
– Так, хорошо. – Теперь Дмитрий смотрел на старушку с интересом. – С девушкой был мужчина. Вы все подтвердили, что видели его. Возможно, это убийца.
Наша задача сейчас составить его фоторобот.
Мнения, как всегда, отличались разнообразием. Даже относительно цвета волос свидетели никак не могли прийти к общему знаменателю. Пронькины стояли на том, что мужчина был брюнетом, а дама с голосом умирающего лебедя крепко держалась за то, что это был светлый шатен, ближе к блондину.
– А по-моему, обычные светло-русые волосы, – сказала старушка Савицкая.
Кое-что выяснить все же удалось. Это был мужчина лет тридцати, среднего роста, в очках. Очки, конечно, весьма затрудняли дело, потому что они могут значительно изменить внешность, если убийца в реальной жизни их не носил. В общем, фоторобот вышел слепой – никаких характерных примет: нос прямой, лицо худощавое, уши обычные. Больше всего запомнились большие очки и шапка.
– Мне кажется, – заметила Савицкая, – очки были с затемненными стеклами. – Она улыбнулась тонкими губами. – Знаете, что говорил в таких случаях Шерлок Холмс?
– И что же он говорил? – поинтересовался Дмитрий.
– Что если что-то слишком бросается в глаза, борода например, значит, она наклеена. Вот и очки были маскировкой.
«Ну бабка – молоток!» – внутренне улыбнулся Самарин.
Когда фоторобот был готов, на экране возникло среднестатистическое русское лицо. Не кавказец, не цыган – обычный человек без примет.
– Ну что, похож? – спросил Дмитрий у свидетелей.
– А шут его разберет, – недовольно буркнул обладатель пыжиковой шапки. – На каждого второго похож.
– А по-моему, в этом лице скрыто что-то порочное, – сказал «умирающий лебедь».
– Да и не скрыто! – возмутилась усатая дама. – Сразу видно – бандит.
– Это он, – от лица себя и мужа констатировала Пронькина.
– А вы что скажете? – обратился Дмитрий к Савицкой.
– Не знаю, – та покачала головой, – что-то есть… Но в целом и он, и не он.
– Понятно, – сказал Самарин и включил свет. – Большое спасибо, все свободны.
Свидетели встали с мест и двинулись к выходу.
– Да, Анна Васильевна, – сказал Дмитрий, провожая пожилую женщину до дверей, – вам бы в уголовном розыске работать, с вашей фотографической памятью.
– Практика, – пожала плечами Анна Васильевна, – всю жизнь проработала в первом отделе. Память – это у меня профессиональное. – Она помолчала, а затем добавила, гордо подняв
