возни.
Возиться пришлось по другому поводу. Обоим знакомцам почему-то вдруг сильно захотелось снять с мертвого медведя шкуру. Впрочем, оно, конечно, понять их было можно – как же, охотники ведь, не кто- нибудь! Упускать такой трофей! Однако, с другой стороны, если хорошенько разобраться, кому он принадлежит…
Баурджин, конечно, не стал обострять ситуацию. Наоборот, они с Гамильдэ оказали Каир-Ча посильную помощь – когда было нужно, переваливали с боку на бок тяжеленную тушу, а так парнишка в их помощи не особо нуждался, действуя костяным ножом настолько умело и ловко, как иной не управился бы и стальным.
Наконец примерно к полудню шкура была снята. Красно-бурая гора медвежьего мяса представляла собой не особенно аппетитное зрелище, особенно если учесть, что медведь со снятой шкурой по своему строению сильно походит на человека – мускулы, руки, ноги – все человеческое, только когти и клыкастая челюсть, этакий оборотень – брр!
Немного подсушив на солнышке, шкуру аккуратно свернули и, разложив костер, нажарили свежатинки, надо сказать, довольно вкусной. Хороший оказался медведь, упитанный! А то, что он чуть было не позавтракал кое-кем из присутствующих, особенно никого не смущало. А чего смущаться? Было бы мясо.
Во время обеда Баурджин угольком изобразил на куске коры реку и сопки. Потом обвел всех руками и нарисовал жирную точку:
– Мы здесь. А вы? Где ваше племя? Долго ли идти?
– Идти! – понял Каир-Ча. – Идти, идти, идти!
Посмотрев на раненого, улыбнулся и показал на ветки:
– Идти!
И вздохнул – мол, придется трудно.
Баурджин засмеялся:
– Нет, брат, на волокуше мы его не потащим. У нас лошади есть! Лошади, понимаешь? Лошади.
Неизвестно, понял ли это Каир-Ча, но, когда Гамильдэ-Ичен привел лошадей, явно обрадовался, закивал, заулыбался – мол, хорошо.
– Ну, знамо, хорошо, – хохотнул нойон. – Недаром говорится – лучше плохо ехать, чем хорошо идти.
И пошли…
Вдоль реки, через сопки, ведя под уздцы коней, с привязанными к ним носилками из жердей и еловых веток. Впереди, указывая путь, шагал Каир-Ча, за ним, с лошадьми – Гамильдэ-Ичен, и замыкал шествие Баурджин с луком. Шел настороженно, зверья в округе водилось множество, да, как выяснилось, и людей хватало.
На груди Каир-Ча наблюдательный нойон давно разглядел шрамы – такие же, что и на груди несчастного Кей-Сонка. У раненого Мирр-Ака они тоже имелись. Свежие…
И Баурджин наконец понял. Поразмышлял и пришел к выводу.
Инициация!
Вот оно в чем здесь дело.
Наступает возраст, когда мальчики должны превратиться в мужчин, и у разных племен это происходит по-разному. Вот как здесь. Парням вручили стрелы и велели добыть медведя. Каким угодно способом. И вероятно, ко вполне определенному сроку. Не принесешь к сроку медвежью шкуру – ты не мужчина, и всякий может безнаказанно смеяться над тобой или даже выгнать из рода. И шрамы… Мужчина должен уметь молча переносить боль. И – в лес с обнаженным торсом – комары, мошки? Терпи! Терпи, ибо только так станешь мужчиной!
Глава 11
Люди большого двуногого
Вблизи реки сойдем с коней,
Там наши пастухи овец, ягнят
Найдут себе еду для горла.
На это ведь запрета нет?
Сородичи Каир-Ча и Мирр-Ака – мускулистые, поджарые, с хмурыми, расписанными цветной глиной лицами – поначалу встретили гостей настороженно, почти враждебно, и Баурджин даже пожалел, что, поддавшись своей доброте, решил оказать помощь в доставке раненого. Доставили, и что? Ни те «спасибо», ни «добро пожаловать», одни смурные, подозрительные до полной чрезвычайности рожи!
Даже на раненого смотрели без особой радости, так, чуть ли ногами походя не пнули. Потом, правда, какие-то девушки унесли его в одну из покрытых кедровой корой хижин. И вот тогда наконец Каир-Ча с торжествующим видом развернул медвежью шкуру. И что-то горделиво сказал, показав рукой на гостей!
Вот тогда только настроение собравшейся толпы изменилось. Какой-то седой горбоносый старик, высокий и важный, в роскошной накидке из соболиных шкурок, подошел к беглецам. Его сопровождали бронзоволицые воины, вооруженные копьями с каменными наконечниками и деревянными палицами с вырезанными страшными мордами какого-то демона или бога.
– Мы… радоваться… гостям. – Старик искривил тонкие губы в гримасе, в которой обладающие недюжинным воображением лица смогли бы признать улыбку. Он смешно коверкал слова, но, в общем, было понятно.
– Откуда вы есть?
Баурджин пожал плечами:
– С юга. Там наши пастбища.
– Пастбища? – поморгав, переспросил старик. – А, так вы не охотники? Издалека?
– Да, мы издалека, – отозвался Гамильдэ-Ичен. – Очень устали, хотим есть и спать. Или у вас здесь не принято оказывать гостеприимство путникам?
– О нет, нет! – Старик умоляюще сложил на груди руки. – Мы… оказать вам гостеп… госте-приим-ство… И еще какое! Идите… Идите за мной. Воины показать вам.
Суровые воины безмолвными статуями встали за спинами беглецов. Баурджин положил руку на рукоятку ножа. Впрочем, никаких враждебных действий по отношению к гостям не применяли. По крайней мере, пока… Никто не приказывал отдать оружие (ножи и луки), никто не наваливался с внезапностью, не бил, не орал, не тащил. Просто один из воинов вежливо показал жестом путь к дому вождя. Да, старик как раз и представился:
– Мое имя – Черр-Нор, а все эти люди – люди моего рода. Рода Большого Двуногого.
Выражение «все эти люди», с гордостью произнесенное вождем, вероятно, относилось только к мужчинам, ибо ни женщин, ни детей – кроме унесших раненого Мирр-Ака девушек – Баурджин пока так и не видел. Надо думать, те сидели по хижинам. Нет, лучше сказать – по избам, уж больно внушительно выглядели постройки, грубо срубленные из толстенных стволин лиственницы. Непосильная, что и сказать, работа для каменных топоров. Избы, частокол из заостренных бревен, двое ворот – укрепления так себе, при правильной осаде падут как миленькие, однако лесному народу они, вероятно, казались вершинами инженерно-технической мысли и оборонного зодчества. Один частокол, башен не видно, но, с другой стороны, не виден и сам поселок, окруженный высоченными лиственницами и кедровником. Одно слово – чаща! Если не знаешь охотничьих троп – нипочем не отыщешь селение. Хорошо замаскировались, ничего не скажешь! От кого таятся? Пока в этом плане ясно одно – уж точно, не от советской власти или банд бесноватого барона Унгерна, он ведь в свое время где-то в этих местах промышлял, вернее – будет еще промышлять… годков через семьсот с лишним.
Начинавшаяся прямо от ворот неширокая улица привела всю процессию к довольно просторной площади, посреди которой были вкопаны три резных столба высотой метров по пять. На вершине каждого белел клыкастый медвежий череп.
– Медведь? – повернув голову, спросил Гамильдэ-Ичен.
