посмотрел вдаль – бегущие тени давно уже скрылись в лесу. А ведь поймают их, коли не повезет. Пошлет староста человечка в амбар – ну не сейчас, так ближе к вечеру – а тот и вернется с разведенными руками. Нетути, скажет, никаких скоморохов – сбегли! Вот тут и начнется – воинов вполне хватит. Часть по тракту поскачет, в обе стороны, часть – к лесу, к реке – сразу вряд ли, а вот потом, попозже. Нет, определенно не уйти ребятам, и на что, спрашивается, надеются? На везение да Божью помощь? Так не очень-то Господь скоморохов любит, да и везение – штука непостоянная. По здравом размышлении, выход сейчас у беглецов один – как можно быстрее выбраться петлей на тракт да прищучить кого-нибудь конного либо, лучше, обозного. Ежели, правда, попадется такой. А не попадется, так подыхать в лесу от волков и мороза, костер-то не разожжешь – пламя в зимнем лесу далеко видать. Так-то, братки скоморохи…
Раничев усмехнулся и, резко прибавив шагу, направился на постоялый двор, где закупил целую торбу припасов и велел служке запрячь в возок лошадь. Давно пора было сматываться – рядок в свободное от торговли время не то место, где можно спрятаться. А прятаться нужно было – от того же Феоктиста. Это сейчас он сиднем сидит в избе старосты, а ну как выйдет да пройдется по постоялым дворам? Встречаться с тиуном, естественно, Ивану не было никакого резона. А потому следовало уходить, в любом случае уходить, независимо от того, сбежали скоморохи или нет.
– Чтой-то маловато погостевал, господине? – прощаясь, улыбнулся Кубышка. – Лучше б подождал немного да с тиуном уехал. Места вокруг неспокойные, а у него, чай, дружина.
– Рад бы подождать, да не могу. – Иван похлопал застоявшуюся лошадь по шее, оглянулся. – В Переяславле встреча на завтра назначена, уж никак опоздать нельзя.
– Коли так, тогда Бог в помощь! – напутствовал хозяин постоялого двора. Глаза его хитро улыбались, из-за пояса виднелась украшенная сканью рукоять кривого ножа, недавно купленного у Раничева. Памятный ножичек, красивый, но слишком уж приметный, потому Иван и избавился от него в первую очередь.
Мирон Кубышка лично проводил выезжающего со двора постояльца до самых ворот, поклонился вослед, помахал рукою. Иван, кивнув, дернул вожжи, и легкие сани ходко помчались в направлении к пронской дороге и дальше, к тракту на Переяславль. Оглядываясь, Раничев видел стоящую у ворот тучную фигуру Кубышки. С разгону вылетев на околицу, Иван резко свернул за церковь и, проехав амбарами, погнал лошадь к реке. Ехалось легко, радостно – то ли мороз к обеду стал не таким сильным, то ли настроение повысилось вроде бы ни с того ни с сего. Громко насвистывая «Дым над водой», Раничев вскоре выбрался к лесу – прямо перед ним светлела снежная лента реки. Интересно, куда теперь – налево или направо? По правую руку царила залитая солнцем ширь, а по левую река заметно суживалась, так что подступала к самому лесу. К лесу… Что это там синеет на снегу? Уж не следы ли?
– Н-но, залетная! – Спустившись к реке, Иван повернул налево. Свистом подогнал лошаденку, и та ходко пошла вперед, лишь скрипел под полозьями снег, да дул в лицо бодрый морозный ветер. Прямо на излучине, там, где река сужалась, прикрылись снегом темные заросли ивы. Не доезжая до них Раничев вдруг придержал лошадь и, выпрыгнув из саней, подошел к кустам.
– Вылезайте, братцы, не то скоро пойманы будете! – словно бы между прочим, произнес он. Подождал немного, прислушиваясь. Ответом была тишина. – Ну как хотите. – Иван махнул рукой и, снова усевшись в сани, поворотил лошадь назад. Оглянулся: – Ну? Последний раз предлагаю! Нет? Ну как хотите…
Он натянул вожжи…
– Охолони, паря! – Чья-то сильная рука сжала вдруг его запястье, и что-то острое уперлось в спину.
– Ну-ну, не пугайте, не из пугливых, – усмехнулся Раничев, искоса разглядывая здоровенного рыжебородого мужика, неведомо откуда взявшегося в санях. – Сам же вас и позвал.
– А зачем, мил человече? – ехидно поинтересовались сзади. – Может, за нас и награда уже назначена?
Иван обернулся: второй скоморох – а кроме них, вроде бы и некому – держал в руке длинный засапожный нож. Это уже хорошо, что просто держит, а не тычет им в спину Ивана, как делал только что.
– Так зачем? – еще раз требовательно спросил второй. По виду он был явно помладше Раничева лет на десяток: невысокого роста, с круглым, довольно приятным лицом, обрамленным светлой кудрявящейся бородкой и редкими, стриженными в кружок волосами. Шапок ни у него, ни у его сотоварища почему-то не было, видно, потеряли, пока бежали. – Отняли у нас шапчонки-то по указу дружка твоего, Амвросия- старосты, – кривовато улыбнувшись, пояснил скоморох. Его рыжебородый амбалистый напарник тем временем, взяв вожжи из рук отстраненного от управления лошаденкой Ивана, постепенно разгонял сани.
– Коли б я вас хотел сдать, зачем было одному к лесу ехать? – Раничев пожал плечами. – Да еще и по- тихому, на полном-то скаку фиг бы вы меня взяли!
Светлобородый скоморох неожиданно засмеялся:
– На полном-то скаку мы б тебя давно деревиной приложили! Так что моли Бога, что хоть жить остался… То есть останешься… может быть, а, Авдотий? – Он хлопнул по плечу рыжего. Тот обернулся – с буйной бородищею, краснорожий, носатый – ну вылитый разбойник – усмехнулся нехорошо и посоветовал без лишних слов просто-напросто выкинуть Ивана с саней, а уж дальше – как знает.
– Думаю, Селуяне, ежели он ни при чем, так мы греха на душу не возьмем, – пояснил Авдотий. – А ежели Иуда – так пока до своих доберется, мы уж далече будем.
– Это ежели дружки его за нами тайно не скачут, – усмехнулся Селуян, по всему чувствовалось, был он в этой паре за старшего, видно, потому что умнее. – А ежели скачут, так он нам еще пригодится. Дай-ка, Клешня, мне вожжи, а сам стереги, кабы дружок наш сам с саней невзначай не спрыгнул.
Они поменялись местами. Усевшийся сзади за Раничевым Авдотий угрожающе засопел.
– Зря вы так, – оглядываясь, промолвил Иван. – Феоктист-тиун, что к вам на разбор приехал, мне вражина давнишний.
– Феоктист? – обернувшись, переспросил Селуян. – То-то, я гляжу, рожа больно знакомая!
– Ты-то хоть как его увидел?
– Через дыру в крыше… впрочем, тебе про то ведать не обязательно… Н-но, залетная! Н-но! Так как, Авдотий, в сугроб его?
– А пожалуй! – довольно загоготал Авдотий, хватая Раничева за руки.
– Вот так скоморохи, – сопротивлялся Иван. – Своего с саней хотят выкинуть. Да что ты смотришь, паря, я сам скоморох!
Селуян метнул взад себя быстрый пронзительный взгляд:
– Коли скоморох, говори, с кем хаживал?
– С Ефимом Гудком, с Оглоблей, с Салимом…
– Ефима я знаю, – кивнул Авдотий. – Неплох человече. А вот остальных… Оглобля какая-то… – Он подозрительно покосился на Раничева.
– Оглобля по ярмаркам шест таскал, – сквозь зубы пояснил Селуян. – А Салимка по шесту лазал. Давненько уж их не видать, сгинули где, что ли?
– Оглобля сгинул, – кивнул Иван. – А Салим… Салим жив был, правда отсюда далече, в городе Мараканде.
– Где?! – в голос удивились оба, Селуян и Авдотий.
Раничев повторил. Хотел было заговорить им зубы – порассказать о Тамерлане-Тимуре, да не успел – Селуян вдруг резко натянул вожжи:
– Тпру, милая!
Заржав, лошаденка взвилась на дыбы, едва не опрокинув сани.
– Что? Что такое? – завертел головой Авдотий.
Напарник его обернулся, приложив палец к губам.
– Тсс! – показал головой вперед, прошептав: – Вона…
Впереди, за деревьями, из лесу спускалась на лед реки дорога, вернее, широкий, хорошо наезженный шлях. По шляху из лесу на реку выдвигался отряд конных воинов – не большой и не маленький, десятка три – три с половиной. Ветер раздувал красные еловцы на шлемах, над головами воинов блестели на солнце наконечники копий. Впереди, на белом жеребце, не торопясь ехал главный – в сияющем на солнце
