больше!
– Вот как! – усмехнулся Раничев. – Думаете, заработаете неплохо?
– А как же?! – Раскудряк азартно прихлопнул по столу ладонью. – Смотри, господине, мы уж все посчитали, – подойдя к шкафу, он достал оттуда листы коричневатой бумаги и с поклоном протянул гостю.
– Так, так… – Иван углубился в чтение. В общем-то, понятно все было написано. Расходы: столько-то – на обустройство рядка, столько – на государево мыто, эстолько – нанятым работным людям, ну и на мзду, конечно, как же без этого?
Раничев отложил листы в сторону:
– Чем торговать-то хотите?
– А всем, батюшка, – Захар наполнил опустевшие кружки брагой. – Смотри сам – по реке торговый путь проходит, тут же и брод, и волок. А тут и мы – с грибами, с орехами, с дичью, да с той же бражицей – этого товару много, и брать будут охотно. К тому же – и полотно у нас, и убрусы расшитые, да и кузнецких дел товарец привезем, буде занадобится. К тому ж, какой товар в городе купец не продал – мы возьмем, и куда как дешевле – какая ж купцу выгода непроданное обратно везти?
– Что ж, идея хорошая, – кивнул Иван. – И бизнес-план вроде неплох. Ну – действуйте. С оброком, так и быть, подожду… А может, подумаю, да еще и сам вложусь.
Хевроний с Захаром молча бухнулись на колени:
– Спаси тя Бог, батюшка!
– Ну, полно, полно, – Раничев засмеялся. – Что, Захар, брага у тебя уже кончилась?
– Да как же кончилась-то, боярин? Эй, Анфиска! А ну-ка, тащи туес… Тот, большой, березовый…
Покинуть избу гостеприимного хозяина удалось лишь к вечеру, когда заметно стемнело. Прощаясь, Захар послал проводить гостей трех крепких юношей, вооруженных увесистыми дубинами.
– Это к чему еще? – удивился Иван.
– Монастырь тут у нас, – Раскудряк желчно сплюнул. – Бывает, пошаливают монаси…
– А, монастырь, – вспомнив, ухмыльнулся Раничев. – Так что, отбили у него рощицу?
– Поначалу договорились, – кивнул Хевроний. – Да только вот со студня-месяца новый архимандрит в обители – Феофан, ух, и мерзкий же старикашка. Нанял, пес, воев – отбил у нас и заливной луг, и омута, и рощицу.
– Вот гад! – Иван недовольно покачал головой. – Не тот ли это Феофан, бывший архиепископ?
– Он и есть, – усмехнулся Захар. – С епископства его скинули, не знаю уж, за что… И так ведь не убился – поначалу в дальней обители укрылся, теперь вот у нас, в Ферапонтовом монастыре верховодит.
– Знавал я этого Феофана, – Раничев вдруг вспомнил полубезумный взгляд маленьких глубоко посаженных глаз предателя-архиепископа – тайного соглядатая ордынцев, а затем и Тимура. – То, что он сейчас тут архимандрит – в том хорошего мало.
– Знамо дело, – согласно кивнул Раскудряк. – Прижимает гад, скоро совсем все луга захапает. Говорит, у него на то княжья грамота есть.
– Посмотрим, – неопределенно хмыкнул Иван. – Ежели что – поборемся.
– И правильно! – истово заверил Захар. – Давно пора дать укорот чернецам, верно, Хевроний?
– То так.
По совету тиуна, парней-дубинщиков отпустили, лишь когда впереди, за деревьями, показалось Обидово – черными избами на фоне быстро темнеющего неба. Где-то в отдалении – кажется, в лесу – вдруг послышались крики. Иван обернулся, заметив позади оранжевые точки горящих факелов.
– Что это там?
– Не знаю, – Хевроний напрягся. – Непонятно все это, лучше б нам побыстрее домой ехать.
В этот момент впереди затрещали кусты. Раничев вытащил саблю…
– Что там за тать крадется?! – грозно воспросил тиун. – Отзовись!
– То я, Михряй, сын Никодима Рыбы, с дружками, – на дорогу выбралось несколько угрюмых парней. Узнав Раничева и тиуна, юноши поклонились.
– Мальцы наши в лесу, – объяснил Михряй. – Поутру ушли, до сих пор нету. Ищем вот…
– Так придут еще, чай, заплутали.
– Так-то так… Да говорят, медведь-оборотень по заречным лесам шастает. А они ведь туда пошли, бродом. Брусницы да орехов там не меряно.
Из лесу вновь послышались крики. Факелы явно приближались.
– Кажись, нашли, – несмело предположил кто-то из юношей. – Вона, уже идут обратно.
Иван тронул поводья и медленно поехал в деревню. Тиун Хевроний вскоре нагнал его, а ребята остались дожидаться своих.
В избе Никодима Рыбы, где временно поселился Раничев, его уже ждала приготовленная постель и холодный, принесенный из погреба квас в высоком глиняном кувшине. Иван жил здесь в одиночестве – все домочадцы Никодима, вместе с хозяином, дабы не мешать господину, переселились в подклеть да в другие избы. Сбросив охабень на лавку, Раничев с удовольствием отхлебнул из кувшина и, смачно зевнув, перекрестил рот.
Во дворе послышались голоса – видно, вернулись искатели пропавших подростков. По ступенькам крыльца тяжело застучали шаги:
– Не разбудил, батюшка? – просунулась в дверь цыганистая голова тиуна.
Иван зажег свечу:
– В чем дело, Хевроний?
Тиун поклонился:
– Вновь чернецы озоруют – мальцов наших избили в орешнике. Говорят – их орешник, обители. А испокон веку орешник тот наш был – общественный.
– Озоруют, говоришь? – нехорошо усмехнулся Раничев. – Ну, пошли во двор, разберемся.
Небо уже покрылось звездами, и серебристая луна зацепилась за охлупень крыши. Собравшиеся на дворе люди не расходились, о чем-то приглушенно переговариваясь меж собою. Слышался женский плач и причитания.
– Боярин! – кто-то заметил вышедшего на крыльцо Ивана. – Батюшка!
Народ разом поклонился в пояс, кто-то бухнулся на колени:
– Доколе монаси озорничать будут?
– Кровь нашу пьют!
– На луга зарятся!
– Орешник говорят их, и рощица – да никогда такого не было!
– Заступись, господине!
Раничев обвел взглядом собравшихся:
– А ну, давайте подробнее, и не все сразу. Вот, говори хоть ты, Никодим.
Никодим Рыба, осанистый широкобородый мужик в сермяжном полукафтанье, подошел ближе к крыльцу и поклонился.
– Пошли мальцы наши в орешник да на болото… Там двое пропали, а остальные… А ну, расскажи, Кузема! – обернувшись, Никодим призывно махнул рукой. – Выходи, выходи, не стесняйся… Идти-то могешь?
– Могу, – собравшиеся расступились, пропуская к крыльцу тощего светлоглазого отрока – Кузему. Отрок шел медленно, припадая на левую ногу. – Да что говорить-то? – шмыгнув носом, тихо произнес он. – Пошли мы в орешник, что за рекою… Стали орехи брать. А тут – чернецы, видно давно поджидали. С палками. Окружили нас да к болоту погнали. Меня и Митрю схватили да батожьем… Я хоть ходить могу, а Митря… – отрок заплакал.
– А остальные, остальные где? – потрепал его за плечо Никодим Рыба. – Вас же сам-четверо было?
– Четверо, – кивнул пацан. – Лавря с Ондрюхой к болотине побежали.
– С тех пор и нет их, – добавил Никодим. – Видно, сгинули.
Иван покачал головой:
– А монахи не могли их… того…
– Нет, – поджал губы стоящий рядом Хевроний. – Не до того еще озверели.
