– Вижу, полный тут у вас беспредел творится, – спустившись с крыльца к народу, Раничев зябко повел плечами, потрепав по загривку Кузему. – Не плачь, паря… – обернулся к Никодиму. – Болотину-то хорошо осмотрели?
– Да хорошо, – кивнул тот. – Хотя и темновато было. Ну, поутру еще сходим, посмотрим.
Раничев уснул нескоро – случившееся прогнало сон. Монахи, чернецы… Да, монастыри – бывшие тихие обители – быстро превращались в крупных феодалов, со своими угодьями, пашнями, бизнесом. Некоторые монашеские братства не брезговали и давать в рост деньги, играя роль банков, многие – да почти все – силком захватывали общинные крестьянские земли, как вот в данном случае. Ну, Феофан… Значит, архимандритствуешь? Придется напомнить князю все твои прегрешения. Придется. Как можно скорее нужно ехать в Переяславль, на княжий двор. Может, кого из старых знакомцев удастся встретить? Авраама, писца и старшего дьяка, отрока – хотя, какого отрока, сейчас уж не иначе – десятник, а то и сотник – Лукьяна, Ефима Гудка, скомороха, с которым когда-то странствовал, еще кое-кого. Это – друзья. Однако имеются и враги, и главный – красавчик Аксен Собакин, сын боярина Колбяты и гад, каких мало. Аксен, как и Феофан-епископ, был когда-то тайным соглядатаем Тимура, а кому служил сейчас – неизвестно. Кроме Аксена большую опасность мог представлять и Феоктист, тиун великого князя, морщинистый и жестокий старик с черным беспощадным взглядом. Жив ли еще? Наверняка жив – такие так просто не умирают.
Великий князь рязанский Олег Иванович выглядел не очень-то хорошо – да как еще могут выглядеть старые люди? Весь как-то пожелтел, заострился, говорил тихо, так, что было едва-едва слышно:
– Рад, рад, что жив, Иване. Говоришь, в Орде странствовал?
– Не своей волей, княже…
– Что ж… А от людей твоих, из Москвы, донесения исправно приходят, – князь внезапно закашлялся, покраснел. Подбежавший чашник подал ему серебряный кубок с водою и каким-то лекарством.
– Инда, служи мне и впредь, Иване, – отдышавшись, махнул рукою князь. – Пожди до завтра, уж сыщу для тебя службишку. Остановиться есть где?
– Да найду, княже, – Раничев улыбнулся. – На постоялых дворах, чай, местечко найдется.
– Ну и славно. Просьбишку свою оставь у дьяков, уж пусть полежит до завтрева, – Олег Иваныч расслабленно улыбнулся, седая борода его смешно дернулась. Князь, видимо, хотел сказать на прощанье Ивану еще пару слов, но снова раскашлялся, сотрясаясь всем стариковским телом – видно было, что вряд ли он долго протянет.
Поклонившись, Иван покинул горницу, выйдя в людскую, отдал дьякам захваченный с собой свиток, в коем подробно перечислялись обиды, чинимые раничевским оброчникам чернецами Ферапонтова монастыря. Длинный худющий мужичонка с вислыми усами и унылым видом – видимо, старший дьяк – с поклоном принял у посетителя свиток и почтительно улыбнулся:
– Ужо, завтра доложим князюшке.
– Вот-вот, – уходя, Раничев обернулся в дверях. – Доложите.
Спустившись с крыльца, он подошел к коновязи и легко вскочил в седло – лошадь под Иваном была все та же – каурая, смирная. Проезжая ворота, Раничев кивнул стражам и подогнал коня, едва не сшибив морщинистого человечка в черном кафтане и однорядке из доброго немецкого сукна. Резво отпрыгнув в сторону, мужичок заругался, загрозился клюкою… Потом вдруг присмотрелся и удивленно раскрыл рот. Злое, вытянутое книзу, лицо его вдруг сделалось еще более хищным, словно бы у почуявшего опасность хищника.
– Господи, никак, Ивашко?! – перекрестясь на ближайшую церковь, тихо молвил мужичок. – И ведь не сгинул же нигде, проклятый… Ну да ничего, поможем…
Подобрав полы кафтана, мужик резво потрусил к крыльцу. Стоявшие на страже воины почтительно расступились.
Не видя того, Раничев обогнул рынок, свернул в узкий закоулочек и, прибавив ходу, резво порысил к обители, расположенной не так далеко от торговой площади. По пути махнул рукою своим – Хевронию со людишками – приехавшим в город с оброком – Ивану сейчас нужны были не продукты, а деньги. Некогда сейчас было проверять, продали ли чего, даже не столько некогда, сколько рано. Ну, что они там наторговали за два часа? С гулькин нос, даже и смотреть не интересно.
Подъехав к обители, Раничев спешился и, сняв шапку, размашисто перекрестился на надвратную монастырскую церковь – деревянную, узорчатую, выстроенную настолько искусно-радостно, что при виде ее невольно хотелось улыбнуться. И есть же зодчие на Руси – экую радость сотворили!
– Что, служивый, глянется? – как-то незаметно подошел сзади монашек, молодой, длинноволосый в темной, подпоясанной веригами рясе и круглой шапчонке – скуфейке.
– Глянется, – оглянувшись на монашка, кивнул Иван. – Экось, какую красоту сотворили – сердцу радостно.
– Игнатий Отворот зодчий, – улыбнулся монах. – В полоне долгое время пробыл, у поганых, потом бежать удалось – и вот, выстроил.
– Славно, славно, – еще раз покивал Иван. – А скажи-ка, живет ли еще при обители Авраамий-дьяк?
– Авраамий-дьяк? – переспросил парень. – Как не жить? Живет. Посейчас его токмо нетути – в приказ пошел, дела делать.
– В приказ, говоришь… А где это?
– Да сразу за княжьим двором, у торга.
– Вот те раз, – улыбнулся Иван. – Это ж я какого кругаля дал!
Поблагодарив монаха, он отвязал лошадь и, взгромоздясь в седло, поскакал обратно. Вот и постоялый двор, рынок – Хевроний-тиун что-то закричал радостно – некогда было его слушать. Обогнув рынок, Раничев повернул налево и, не торопясь, как подобает приличному человеку, подъехал к длинной приземистой избе, выстроенной из серого теса, – судя по всему, в ней и располагался приказ.
– Интересно только – какой? – спешиваясь, усмехнулся Иван. – Надеюсь, не тайных дел.
Поднявшись по крыльцу, он обошел очередь страждущих с многочисленными корзинками, из которых местами доносилось кудахтанье, а местами торчали рыбьи хвосты да рыбьи головы. Взятки – а что поделать? В эти времена жалованье приказным платили редко, в общем-то, повсеместно и вообще не платили, так на что жить прикажете? Правильно, только на мзду дьяки и жили.
– Авраамия? Старшего дьяка? – переспросил прилизанный служка с заложенным за левое ухо куриным пером. – Занят он шибко…
– А я вот тебя, ярыжку, саблей, – Раничев без долгих проволочек вытащил из ножен клинок – знал хорошо, как с подобным крапивным семенем обращаться.
Дьяк запищал и, забившись в угол, замахал руками:
– Да доложу я, посейчас и доложу.
Посетители с нескрываемым одобрением посмотрели на Ивана:
– Так их, ярыжкиных харей, так!
Дьячок – или, скорей, подьячий – ужом проскользнул в горницу, и сквозь не до конца прикрытую дверь слышно было, как загнусавил…
– Кто там еще такой быстрый? – грозно выглянул в сени дьяк в сером полукафтанье и опашне с собачьим мехом. Лицо долгоносое, умное, сам весь из себя длинный, нескладный, этакая верста стоеросовая или оглобля. – А ну, посейчас прикажу стражам отнять сабельку да…
Раничев вдруг улыбнулся:
– Так-то ты, Авраамий, друзей старых встречаешь!
– Друзей? – дьяк взял в руки поставец с горящей свечою… и едва не грохнул его на пол. – Иване! Жив, друже! Ну, проходи, проходи, чего встал?
Авраамий прихлопывал Раничева по спине и улыбался все той же искренней полублаженной улыбкой юного книжника, которым когда-то был и, похоже, оставался сейчас.
– Пойдем вот, – черным ходом он вывел Ивана на двор. – Вишь, избенка? Во-он там, у ограды. Моя.
– Что-то маловато для старшего дьяка, – ухмыльнулся Раничев.
Авраамий засмеялся:
– Это ты еще внутри не был. А ну, зайди-ко…
