– Может, и пишет, – согласился Пронька. – А только за руку его никто не ловил.
– Не ловил, говоришь? – Хитро подмигнув своим воинам, Раничев азартно потер руки. На столе приятно горели зеленоватые восковые свечи. – А ну-ка, братцы, тащите мне перо и чернильницу. Да, и бумагу купите… самую лучшую, дорогую!
Воевода Ростислав – одутловатый, грузный, с пегой, торчащей в разные стороны бородищей, похожей на сорочье гнездо – отодвинул в сторону большую кружку с квасом и недобро посмотрел на только что вошедшего стражника – десятника Олексу. Батюшке-воеводе после вчерашней попойки очень хотелось спать, он и лег было, как заведено, после обеда, да, как назло, сон так и не пришел, наоборот, еще хуже стало. Так вот почти до вечера и промаялся с делами срочными – то воротные сборы не все уплачены, то дорога у старой башни совсем развалилась – не чинена, то скоморохи эти… Уж Феофан-игумен упрашивал, чтоб построжее с ними. Инда ладно, построжее так построжее – не убудет, а лишний раз змею-игумену князюшке-милостивцу наболтать про воеводу будет нечего. Так что со скоморохами так и поступить – кнутом бить, ноздри порвать да в поруб – навечно. Или казнить всех смертию? Может, так оно и выйдет – игумен суд надумал судить. Ну да пес с ним, пусть тешится. Вот о дороге – другое дело. Был у воеводы Ростислава знакомый купец-подрядчик – бывший монах-расстрига – так тот за полтину серебра обещался засыпать ямины. Дорого, полтина-то – этакие деньжищи за какие-то ямки! Одначе сам-то засыпать не будешь и воев не пошлешь – сразу слухи пойдут разные, мол, воевода средства на ремонт выпросил, сам себе и прикарманил. Выпросил… Выпросишь тут. Но попытаться можно – неужто князь Федор Олегович рубля на дорогу угрюмовскую пожалеет? Даст, даст… лишь бы вороги-завистники не встряли. А потом рубль тот – пополам: полтину расстриге за ремонт, полтину самому – за содействие. Хорошее дело, обмозговать надоть… А тут этот еще приперся, Олекса. Старый воин, прогонять негоже.
Воевода выдавил из себя добродушную улыбку:
– Здрав будь, Олекса-друже. Как семья, здоровьице?
– Благодарствую, воевода-батюшка, Господь миловал.
– Ну говори, с чем пожаловал?
Дружинник оглянулся и понизил голос:
– С делом непростым, тайным.
– С тайным? А ну, погодь…
На цыпочках подкравшись к двери, воевода распахнул ее резким ударом ноги, впустив в натопленную горницу предвечернюю прохладцу… За дверью никого не было.
– Ну? – Обернувшись, Ростислав самолично запер дверь на железный крюк. – Вот теперь говори, Олекса. Что за дело такое?
Сам и напрягся – подумалось вдруг, может, от расстриги Олекса посланец, может, еще чего удумал бывший монах Гермоген?
– Письмецо одно людишки наши перехватили. – Старый воин вытащил из-за пояса небольшой свиток, запечатанный зеленоватой восковою печатью, протянул с поклоном. – Погляди, батюшка.
Несколько брезгливо воевода развернул свиток, грамотен был – хоть и по слогам, да прочел сам:
– Кы-ня-зу вели… вели… кому… Вели – кому?
– Великому, господине.
– Ага – князю великому… Феофан-игумен челом бьет. Эва, Феофан! – Воевода позабыл и про головную боль – до чего стало любопытно. Промочил горло кваском да продолжил, позабыв выгнать Олексу. Хотя вообще – чего выгонять-то? Ежели что – вот и исполнитель, да и так, старый дружинник – человек верный.
– Челом бьет, – повторил Ростислав и продолжил чтение дальше, постоянно сбиваясь и путаясь, однако в целом двигаясь в верном направлении, – и докладает… о воеводе Ростиславке ненасытном пиявце! Это обо мне, что ли?! Ах он, гад ядовитейший! Ну-ка, ну-ка, посмотрим далее…
Дальше воевода благоразумно читал шепотом, кое-где вставляя ругательные комментарии:
– …берет мзду безбожно… пианствует… дорожицу по-за башнею старой не чинит, а сколь возов уж там побилося… Ну, змеище! Тьфу!
Прочитав грамоту до конца, воевода обвел дружинника тяжелым взглядом:
– У кого изъяли письмище сие злобное?
– У того самого монашка, господине, который с нами скоморохов ловил по указанию Феофана- игумена.
– Эвон как… – Ростислав нахмурился. – А где он сам-то, чернец этот?
– А пес его… Грамотицу-то нам Федька Жмых дал, тать калитный… он и вытащил, прочел, да…
– Что, Федька калитный тать грамоту ведает? – удивился воевода.
– Ведает, батюшка, – уверенно отозвался Олекса. – Хоть немного, а ведает. Потому и сообразил быстро – кому письмецо передать.
– Молодец, хоть и тать, – скупо похвалил воевода. – Соображает, когда надо… Ты, Олекса, вот что… Как в следующий раз попадется Федька на краже – его не имать, отпустить – будто бы сам сбег.
– Само собой. – Дружинник глубоко поклонился. Вот за эту по-своему понимаемую справедливость – даже и к татям – он воеводу Ростислава уважал. Хоть и мздоимен был воевода, и пьяница, а все ж хоть какую-то справедливость имел. С другим-то, пожалуй, хуже б служилось.
– Ой, гад, ой, змеище… – поминал воевода игумена. – Чувырла гнусноподобная.
– Что со скоморохами будем делать, батюшка? – негромко напомнил Олекса. – Игумен просил их на свой суд оставить.
– На свой суд?! – Воевода аж подскочил в резном полукресле. – А вот хрен ему, а не суд! – Он сделал неприличный жест. – Сами, без него со скоморохами справимся.
– Заступники ихние денежку собрали немалую, – улыбнулся дружинник. – Да передать боятся – не знают кому.
– Денежку? – Ростислав почесал нос. – И большую?
– Да мелочь, дирхемы ордынские… десятка два.
– Ничего себе, мелочь! Два десятка дирхемов. Это по-нашему… шестьдесят деньгов будет! Да, а что за заступники?
– Такие же… скоморохи. У поруба стоят, мнутся.
– Чего ж мнутся? – искренне удивился Ростислав. – В законах что сказано? Виру за вины малые и средние брать. Нешто глумы, да кощуны, да пляски-игрища скоморошьи – вина тяжкая?
Олекса отрицательно покачал головой.
– Вот и я тако мыслю, – удовлетворенно кивнул воевода. – Иди-ко, друже, распорядись моим именем. Денежки прими, а скоморохов вели гнать из поруба взашей. И чтоб я их к вечеру в городе не видел!
– Сделаю, господине, – по-военному четко ответил Олекса и, сняв с двери крюк, вышел, пряча улыбку. А чего б ему не улыбаться, коль в калите позвякивали десять ордынских монет – очередной «подарок» обидовского боярина Ивана Петровича.
Иван Петрович встретил выпущенных скоморохов сразу за старой башней. Сам не подошел, послал Проньку.
Парень схватил бородатого скомороха за рукав:
– Эй, разговор есть.
– Какой еще разговор? – оглянувшись, недобро прищурился тот. – Отойди, паря… Ой! Не ты ль на Благовещенье…
– Я, – с самой широкой улыбкой тут же отозвался Пронька. – Эх, жаль доплясать не дали.
Скоморох улыбнулся:
– Изрядно ты, парень, пляшешь!
– Да и пою ничего.
– И это верно… Знакомиться давай, я – Онцифер Гусля, а то дружки мои – Самсон с Кряжей.
– А меня Прохором кличут. За башню пойдем? У друга моего беседа к вам есть.
– Что за беседа?
– Говорю же – за башню.
Онцифер пожал налитыми плечами:
– Ну пойдем, коль не шутишь.
