именитый вотчинник не должен был никуда ходить пешком, да еще без сопровождения. Такие были обычаи, что поделать? Как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Вот и Раничев вынужден был повсюду таскать за собой пару-тройку людишек, а то и целый отряд – если ездил куда по очень важному делу. И не просто отряд – а людей молодых, отборных, кровь с молоком. Да и вооружены не кое-как – на головах шеломы, кольчужицы нержавые, в специальных бочонках песочком вычищены, у пояса – сабли, к седлам щиты круглые приторочены, разноцветные плащи – алые, небесно-голубые, желтые – развевает за плечами ветер. А как же?! Какова свита – таков и боярин!
Вот так и сейчас, ехали верхом на сытых конях – неслись по узкой дорожке к заливному лугу – красота! А вокруг, вокруг было так чудесно, что все – покрытый ярко-зеленой едва пробивающейся травкой с желтыми солнышками мать-и-мачехи луг, деревья с набухшими почками, кусты, синее, с белыми редкими облачками, небо, блестящая на солнце река – казалось ненастоящим, словно нарисованным рукой истинного мастера.
А нестись, нестись, подставив свежему ветру лицо – так было здорово, что просто попахивало каким-то детством! Да, детством. Ивану вдруг вспомнилось, как лет в десять он впервые оседлал мопед. Вернее, это был и не мопед вовсе, просто велосипед с приделанным к нему моторчиком, но велосипед большой, «взрослый», «Десна», а это совсем не то, что привычный подростковый «Уралец», на котором до того катался маленький Ваня. Тут все было не так, по-другому – и тяжело, и ноги до педалей не доставали, и равновесие держать трудно. Иван хорошо помнил, как уселся в седло, как приятели его, разогнав, отпустили, как зарычал мотор – и мопед поехал, словно бы сам собою, без всякого подчинения малолетнему седоку. Сначала, в самый первый момент, было страшно, а потом – просто здорово! И ветер бил в лицо, вот так же, как и сейчас, и пахло свежей травою, а в пронзительно-голубом небе сияло теплое весеннее солнце.
Иван помотал головой, уж слишком сильны были нахлынувшие вдруг впечатления детства. Тем временем впереди показался частокол рядка-города, ярко блеснула река, бившаяся коричневато-пенной волною о серые мостки пристани. Пристань была пока еще пуста, если не считать первых рыбачьих лодок, ничего – неделя-другая, и закачаются на волнах торговые суда – струги, прежде чем плыть в Угрюмов, причалят к рядку, обязательно причалят, ибо давно знают уже все торговые гости-купцы, что здесь, в новом граде у моста, можно и струги подчинить-подкрасить, и кое-что продать, да и купить с выгодою товарец – кузнецкий, бондарский, медвяной – все было хоть чуть, но дешевле, чем в Угрюмове или в монастыре.
Юнец Савва, приказчик, еще издали углядев высокого гостя сквозь распахнутую дверь лавки, выскочил, приветствуя боярина низким поклоном:
– Здрав буди, Иване Петрович! В лавочку нашу зайдешь ли?
– Заходить не буду, некогда, – отмахнулся Иван, а приказчика все ж поманил пальцем. – А вот на постоялый двор заеду… и ты со мной поспешай, думаю, хозяин отпустит.
Кивнув, отрок живенько занырнул обратно в лавку, да тут же и вышел – не один, а с Хевронием Охлупнем, тиуном и – одновременно – торговцем, на паях с Захаром Раскудряком державшим рядок – жукоглазым и цыганистым, умнейшим, между прочим, мужиком.
– Господи, кто к нам пожаловал?! – Хевроний растянул губы в улыбке. – Иване Петрович, отец родной. Буде, хочешь знать, как идет торговлишка? Отчет сей же час предоставлю – а пока отдохни, пивка выпей.
– Вот и я думаю – выпью. – Не слезая с коня, Раничев улыбнулся в ответ. – Только пока не здесь, а на постоялом дворе, а к тебе, Хевроний, на обратном пути заеду. Захар, кстати, здесь?
– На реке, пристань осматривает. Кликну слуг – позовут.
– Вот-вот, позови, друже, – кивнул Иван. – Посоветоваться с вами нужно по одному делу. Ну, а пока зовут, на постоялый двор заверну. Ты вот что, Хевроний, приказчика Савву, со мной отпусти ненадолго.
Тиун махнул рукой:
– Да хоть на весь лень забирай, господине. В лавке-то я сейчас и без него управлюсь.
– Ну вот и хорошо, вот и славно.
Велев приказчику, чтоб бежал рядом, Иван направил коня на постоялый двор. Там тоже обрадовались, едва только ступил на порог именитый гость, вернее, какой там гость? Хозяин! Рядок-то – город – на раничевской землице стоял!
– Отведай-ка пивка, батюшка! – с ходу бросились служки.
– Или вот, кваску, хороший квасок, на березовых почках настоянный.
– А еще сбитень есть, зело вкусен!
– Брысь со своим сбитнем, – отмахнулся Иван. – Тащите пива да позовите хозяина.
Дворовая теребень – служки – вмиг притащили пиво, как и в прошлый раз – в больших деревянных кружках. Поставили на стол с поклоном:
– Пей-угощайся, боярин-батюшка.
Знал Иван – не для красного словца так его называли, уважали искренне, он ведь был здесь всем и заступа, и надежа, и оборона.
Прибежал с подклети хозяин, поклонился, взглянул вопросительно:
– Звал, Иване Петрович?
– Звал, звал. – Раничев без лишних слов достал из кошеля пфенниг. – Твоя денежка?
Корчмарь задумчиво пожал плечами, и Иван обернулся к сидевшему рядом Савве, скромненько потягивающему дармовое пиво – известно, на халяву и уксус сладкий, и хлорка – творог.
– Молви, отроче, медяху сию не тебе ль для сдачи давали?
А приказчик, видать, задумался о чем-то своем, так что и вопроса не слышал, пришлось Ивану стукнуть ему тихонько по шее, так что бедняга-отрок поперхнулся пивком, после чего, откашлявшись, испуганно вытаращился на Раничева:
– Ась? Спросил чего, боярин-батюшка?
– Спросил, спросил, тетеря глухая. – Иван протянул Савве монету. – Видал такую?
– Нет, – тот покачал головой. – Не видал, не приходилось… Хотя… Тут вроде как у ливонских немцев, надпись… Эвон, и орел цесарский.
– Имперская, хочешь сказать, денежка? – усмехнулся Раничев. – Сиречь – Священной Римской Империи германской нации? Да, ничего не скажешь, похожа птичка…
– А была ль такая в сдаче – не помню, – честно признался отрок. – Как-то не всматривался. Нагнал вот тебя, господине, да передал.
– А ты? – Иван повернулся к корчемщику. – Не припомнишь?
– Хм. – Тот почесал затылок. – Цесарская, говорите, денежка? Третьего дня… да, третьего дня уже, заходили ко мне скоморохи, так один хвастал, что в немецких землях бывал… Ну да, хвастал. Осанистый такой скомороше, бородища лопатой, руки – что грабли.
– Постой, постой, – закусил губу Раничев. – Не его ль я вчера в угрюмовской корчме видел? Значит, из немецких земель, говоришь?
Хозяин поклонился:
– Тако хвастал. С ним еще много скоморохов было.
– Немецкая земля большая, – проявил себя приказчик. – Я в ливонских городах бывал, а есть еще и цесарские, и тевтонские…
– Вот именно. – Иван задумчиво покивал. – Тевтонские. Не дай Боже, товарищ Гитлер или его присные с Тевтонским орденом снюхались, не дай Боже!
– Что ты такое говоришь, господине?
– Что? А ты пока не любопытствуй. – Дав Савве щелчка, Раничев, не допив до конца пиво, вышел из-за стола и, заложив руки за спину, заходил по гостевой зале, тихонько бормоча что-то себе под нос. Хозяин цукнул на служек – чтоб не смели мешать – сам же убрался на цыпочках по своим кабацким делам. Юнец- приказчик тоже притих, потихоньку допивая пиво.
«Тевтонский орден, – про себя вспоминал Иван. – Гроссмейстер – по-русски: великий магистр – Конрад фон Юнгинген… Э, нет, стоп. Уже не Конрад, Ульрих. Да, Ульрих фон Юнгинген. Столица – Мариенбург, кажется, на Висле… Господи! Да ведь Грюнвальдская битва грядет! Рыцари Ордена против польско- литовско-русских войск, кои в пух и прах разобьют надменных тевтонцев. Разобьют… А если братьям-
