Трактирщик отчаянно искал подходящую реплику. Его вдруг охватил леденящий ужас.
— Что-то не видно вас… в последнее время, — пробормотал он.
— МНЕ НРАВИТСЯ ЗДЕШНЯЯ АТМОСФЕРА. ЕЩЕ РАЗ ПОВТОРИ.
— В Голывуде работаете, или как? — спросил трактирщик, доверху наполняя стакан.
Стакан тут же исчез.
— ДАВНО ЗДЕСЬ НЕ БЫВАЛ. ЕЩЕ РАЗ.
Трактирщик немного помешкал. В душе он был добрый малый.
— Может, закончим? — спросил он.
— Я ЗНАЮ, КОГДА НУЖНО БУДЕТ ЗАКАНЧИВАТЬ.
— Так все клиенты говорят.
— Я ЗНАЮ, КОГДА ВСЕ ЗАКОНЧАТ.
Что-то в этом голосе было непостижимое и жуткое. Трактирщик не смог бы поручиться, что внимает ему с помощью слуховых органов.
— А, понятно, — сказал он. — Ну что ж… Еще раз?
— НЕТ. ЗАВТРА ОЧЕНЬ НАСЫЩЕННЫЙ ДЕНЬ. СДАЧУ ОСТАВЬ СЕБЕ.
Россыпь монет загромыхала по стойке. Каждая из них на ощупь была холодной, как льдинка, а большинство были вдобавок с прозеленью.
— Э-э… — сказал было трактирщик. Дверь открылась и снова захлопнулась, но помещение, несмотря на знойную ночь, обдало чьим-то холодным дыханием.
Трактирщик принялся бешено растирать стойку, тщательно избегая при этом касаться монет.
— Постоишь столько лет за стойкой, на таких типов насмотришься…
И тут над самым его ухом прозвучал голос:
— СОВСЕМ ЗАБЫЛ. МНЕ ЕЩЕ ПАКЕТИК С ОРЕШКАМИ, ПОЖАЛУЙСТА.
Снег сверкал на обращенных по вращению отрогах Овцепикских гор, этого гигантского хребта, что, пролегая через весь Диск, в одном месте изгибается, обходя Круглое море, и служит естественной стеной, разделяющей Клатч и огромную равнину Сто.
Эти места служат обиталищем распоясавшимся ледникам, затаившимся обвалам и высоким, безмолвным снежным равнинам.
А еще здесь обитают йети. Йети, представляющие высокогорный подвид семейства троллей, слыхом не слыхивали о том, что людоедство безнадежно вышло из моды. Их мнение по данному вопросу таково: ешь что шевелится. Если не шевелится, подожди, пока шевельнется. И тогда ешь.
В тот день им не давали покоя странные звуки. Эхо хороводами гуляло по вечномерзлым хребтам от одной вершины к другой и в конце концов слилось в густой, непрерывный рокот.
— Мой брат говорит, это очень большие звери. Эти слоны. Большие и серые, — поведал один йети, лениво ковыряя в зубе с дыркой.
— Больше нас? — спросил его другой йети.
— Почти что больше нас, — уточнил первый йети. — Но их там целая орда. Брат сказал — даже сосчитать не смог.
Второй йети втянул ноздрями воздух и, похоже, погрузился в раздумья.
— Да уж, конечно, — угрюмо заключил он. — Твой брат больше чем до одного вообще считать не умеет.
— Говорит — слонов там очень много. Такой жирный серый зверь в горы лезет. Большой и неповоротливый. И каждый на спине тащит много уграа.
— Угу.
Первый тролль показал приятелю на огромное пологое пространство, похороненное в плотном снегу.
— Хорошо сегодня. Глубоко! Быстро здесь ни один зверь не ходит. Мы с тобой в снегу ляжем, они нас заметят, только когда наткнутся на нас. И тут они испугаются, как дурностаи. И будет у нас сегодня день Большой Жратвы! — Он решительно махнул лапами. — Тяжелый такой зверь, брат сказал. Быстро не ходит, вот увидишь.
Другой йети пожал плечами.
— Ну, давай попробуем, — рыкнул он, перекрывая катящийся на них грозный рев.
И они залегли в снегу, благо белая шерсть на шкурах мигом превратила их в два малозаметных сугроба. То был прием, который неустанно шлифовался, совершенствовался и в течение тысяч лет передавался от отца к сыну, — хотя на этом поколении эстафете суждено было оборваться.
Йети замерли.
С нарастающим ревом к ним приближалось полчище слонов.
Наконец первый тролль, тщательно выговаривая слова, — до этого он немало потрудился, их подыскивая, — проговорил:
— А какая тебя ждет добыча, да, какая тебя ждет добыча, если ты перегонишь через горы много-много слонов?
Ответа на вопрос так и не последовало.
Расчет йети оказался правильным.
Когда пятьсот сработанных на скорую руку слоновьих бобслеев-двоек, перевалив через гребень, который располагался от йети всего в паре десятков футов, ринулись вниз со скоростью шестьдесят миль в час, то пристегнутые всеми возможными ремнями, ошалело трубящие погонщики увидели йети, только когда наткнулись на них…
Виктору удалось поспать всего пару часов, но, едва поднявшись, он тут же почувствовал необыкновенный прилив бодрости и оптимизма.
Итак, все кончено. Жизнь выглядела вовсе не так удручающе. Этой ночью — ну, не всей ночью, только в предутренние часы, Джинджер была с ним очень мила; а заключенная в холме тайна — что бы она собой ни представляла — похоронена теперь навеки.
«Человек не застрахован от всяких фокусов воображения, — подумал Виктор, наполнив водой испещренную трещинками раковину и быстрыми движениями растирая себе лицо. — Бывает, предадут земле какого-нибудь старого злого короля или волшебника, а потом их призрак начинает шататься по окрестностям, вмешиваясь в людские дела. Хорошо известный случай. Но я сомневаюсь, что какой-нибудь призрак сумеет пролезть сквозь тысячетонные глыбы, которые завалили туннель».
Правда, на память ему тут же пришел отвратительно живой экран. Однако сейчас даже он казался не таким уж жутким. Там, в холме, стояла абсолютная темнота, вдобавок блуждали какие-то тени, сам Виктор был точно сжатая до крайности пружина — стоит ли удивляться, если с ним случился самый обычный обман зрения? Положим, там еще были скелеты, однако даже они утратили прежнюю зловещесть. Виктор знал, что иные племенные вожди, уходя в мир иной из холодных степей, увлекали за собой в могилу целые армии всадников на лошадях, чтобы те продолжали и впредь служить своему повелителю. Вполне вероятно, что и здесь имел место подобный ритуал. Да, при ясном, холодном свете дня все события решительно меняли свою окраску.
Вот именно, что при холодном… Так оно и было на самом деле.
В комнате царило то особое освещение, которое видишь, проснувшись однажды зимним утром. И тогда ты твердо знаешь — за окном выпал снег. Этот свет почему-то отрицает тень.
Виктор подошел к окну и увидел перед собой бледное серебристое зарево…
Голывуд куда-то исчез.