стойки.
Золто снял свой шлем и тщательно протер его внутри.
– Никогда бы в такое не поверил! Четырехдольный такт, размер две четверти и мелодия с ведущим басом!
– А что это такое? – спросил Лава. – Что значат все эти слова?
– Ты же музыкант, – укоризненно произнес Золто. – Чем, по-твоему, ты занимался?
– Лупил молотками по камням, – признался прирожденный барабанщик Лава.
– А твое соло? – удивился Дион. – В середине, вот это:
– Просто в тот момент нужно было играть именно так, – сказал Лава.
Дион посмотрел на гитару и осторожно положил ее на стол. Она продолжала играть
– Это не нормальный инструмент. – Он погрозил гитаре пальцем. – Я просто стоял, ничего не делал, и вдруг она стала играть сама по себе!
– Наверное, раньше она принадлежала какому-нибудь волшебнику, как я уже говорил, – сказал Золто.
– Вряд ли, – возразил Лава. – Лично я не знаю ни одного волшебника с музыкальным слухом. Музыка и волшебство несовместимы.
Все посмотрели на гитару. Дион еще ни разу не слышал об инструменте, который умел бы играть самостоятельно, – за исключением легендарной арфы Пуста Кармна, которая начинала петь при приближении опасности. Но то было очень давно, когда еще водились драконы. Поющие арфы и драконы хорошо подходят друг к другу. Но куда поющие арфы точно не вписываются, так это в город, которым правят Гильдии.
Распахнулась дверь.
– Парни, это было… поразительно! – восторженно воскликнул Гибискус Дунельм. – В жизни не слыхал ничего подобного! А завтра вечером сможете выступить? Получите еще пять долларов.
Золто сосчитал монеты.
– Мы четыре раза выходили на бис.
– Что ж, можете пожаловаться своей Гильдии, – ухмыльнулся Гибискус.
Музыканты посмотрели на деньги. Последний раз они ели двадцать четыре часа назад, так что монеты выглядели достаточно соблазнительно. В Гильдии, конечно, ставки выше. Но двадцать четыре часа – это много, очень много.
– Ладно, – согласился Гибискус, – если выступите завтра, я повышу ставку до… шести долларов. Ну, что скажете?
– Bay, – восхитился Золто.
Наверн Чудакулли подскочил на кровати, потому что сама кровать тоже подскочила.
Итак, это случилось!
Его решили прикончить.
В последнее время волшебники крайне редко прибегали к главному способу продвижения по университетской служебной лестнице. Раньше это продвижение происходило, когда умирал кто-нибудь вышестоящий, вследствие чего человек, который обычно обеспечивал эту кончину, поднимался на одну, а то и на две ступеньки вверх. Однако Чудакулли был крупным мужчиной, держал себя в форме и обладал, как в этом могли убедиться три последних соискателя должности аркканцлера, отличным слухом. Претенденты были лишены сознания при помощи мощного удара лопаты и вывешены из окна за лодыжки; кроме того, как выяснилось чуть позже, у них в двух местах были сломаны руки. А еще все знали, что Чудакулли спит с двумя заряженными арбалетами под подушкой. Впрочем, человеком он был незлобивым, так что дело обошлось бы лишь простреленным ухом. Скорее всего.
Сейчас в Университете выживали только самые терпеливые, умеющие ждать.
Чудакулли критически оценил ситуацию и понял, что первое впечатление было ошибочным.
То, что он счел убийственными чарами, на самом деле таковым не являлось. Это был просто звук, который заполнил всю комнату, от пола до потолка.
Чудакулли надел шлепанцы и вышел в коридор, где уже бродили остальные преподаватели и сонными голосами спрашивали друг у друга, что за чертовщина тут происходит. На головы снежным бураном сыпалась штукатурка.
– Кто устроил весь этот грохот? – заорал Чудакулли.
В ответ он услышал нестройный хор нечленораздельных ответов и увидел много пожиманий плечами.
– Что ж, придется самому все выяснить, – прорычал аркканцлер и решительно направился к лестнице, остальные поплелись следом.
Он шагал, не сгибая коленей и локтей, – верный признак того, что аркканцлер пребывал сейчас в самом дурном настроении.
Музыканты не произнесли ни слова, пока возвращались из «Барабана», и молчали до самой кулинарии Буравчика. Они молчали, пока стояли в очереди, а потом произнесли только следующее:
– Так… нам нужно… один кватре-крысенти с тритонами и без чили, клатчское жаркое с двойной порцией салями и четыре страты без уранита.
После чего сели за стол и стали ждать. Гитара мурлыкала четырехнотный мотивчик. Они старались не думать о ней. Старались думать о чем-нибудь другом.
– Наверное, мне стоит сменить имя, – сказал наконец Лава. – Ну, то есть… Лава… Разве это имя для музыкального бизнеса?
– И как же теперь тебя звать? – поинтересовался Золто.
– Думаю… может… только не смейтесь… что-то вроде… Утес?
–
– Настоящее тролльское имя. Очень каменное. Скалистое. И звучит, – попытался оправдать свой выбор Утес, урожденный Лава.
– Ну… Да… Но… Как бы… Утес? Не знаю никого по имени Утес, кто бы надолго задержался в нашем бизнесе.
– Это уж всяко лучше, чем Золто.
– Я был и остаюсь Золто, – решительно сказал Золто. – А Дион остается Дионом, верно?
Дион посмотрел на гитару. «Что-то не так, – подумал он. – Я ведь почти не касался ее. Я только… И я так устал… я…»
– Не уверен, – устало произнес он. – По-моему, Дион тоже не совсем подходящее имя, какое-то оно не такое… – Он замолчал и широко зевнул.
– Дион? – позвал его Золто.
– Гм-м? – откликнулся тот.
Там, на сцене, он чувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Ерунда какая- то… И рассказать он ничего не может. «Я стоял на сцене и чувствовал, что на меня кто-то смотрит…» Его товарищи отнеслись бы к нему с сочувствием…
– Дион? – снова позвал Золто. – Почему ты все время щелкаешь пальцами?
