— Я прощил ребят шобирать любые льняные тряпки, которые они найдут, шэр. На вщякий шлучай.
— Очень разумно, солдат! У кого-нибудь еще что-то есть?
— Я бы не шомневалщя, шэр, — ответила Игорина, осматривая комнату.
Обменялись взглядами. Открыли рюкзаки. Все, кроме Полли и Маледикта, с потупленным взором доставали что-нибудь. Юбку, сарафан и, чаще всего, платки, взятые по какой-то необъяснимой причине.
— Вы, должно быть, думали, что мы серьезно пострадаем, — произнес Блуз.
— Нельжя быть шлишком ошторожным, шэр, — отозвалась Игорина. Она ухмыльнулась Полли.
— Конечно, у меня довольно короткие волосы… — пробормотал Блуз.
Полли вспомнила свои локоны, теперь наверняка перебираемые Страппи. Но отчаяние все равно пробралось сквозь воспоминание.
— Они все равно выглядели старше, — быстро произнесла она. — И носили платки или шали. Думаю, Игори… Игорь сможет сделать для вас что-нибудь, сэр.
— Мы, Игори, ижобретательны, шэр, — согласилась Игорина. Из своего кармана она вытащила кожаный бумажник. — Вще, что мне нужно, шэр, так это дещять минут ш иголкой.
— О, пожилые женщины у меня получаются превосходно, — отреагировал Блуз. И с быстротой, которая заставила Лофти подпрыгнуть, он вдруг согнул руки наподобие клешней, скривил лицо до выражения полного безумства и завизжал: — О бедная я, бедная! Мои бедные старенькие ноженьки! Сейчас все совсем не так, как было раньше! Охох!
За его спиной сержант Джекрам уронил голову на руки.
— Потрясающе, сэр, — произнес Маледикт. — Я никогда еще не видел подобного перевоплощения!
— Может, не настолько старую, сэр? — предложила Полли, хотя, честно говоря, Блуз напомнил ей тетушку Хэтти, выпившую две трети бокала хереса.
— Думаешь? — спросил Блуз. — Ну, хорошо, если ты и впрямь уверен.
— И, э, если вы встретите стражника, э, старые женщины обычно не пытаются, не пытаются…
— … заигрывать… — прошептал Маледикт, чьи мысли, несомненно, пронеслись под тот же косогор.
— … заигрывать с ними, — краснея, закончила Полли и тут же добавила, — по крайней мере, если они не выпили бокальчик хереса.
— И еще вам штоит побричьщя, шэр…
— Побричьщя? — переспросил Блуз.
— Бриться, сэр, — пояснила Полли. — Я приготовлю набор, сэр.
— Оо, да. Разумеется. Не слишком часто встречаешь старушек с бородой, а? Разве что моя тетушка Партеноуп, на сколько я помню. И… э… ни у кого нет пары воздушных шаров?
— Э, зачем, сэр? — спросила Тонк.
— Над большой грудью всегда смеются, — ответил Блуз. Он снова посмотрел на их лица. — Не слишком хорошая идея, да? Но мне очень долго аплодировали, когда я играл вдову Трепет в «Как Жаль, Что Она Дерево». Нет?
— Полагаю, Игорь сможет сшить для вас что-нибудь более, э реалистичное, сэр, — произнесла Полли.
— Да? Ну, что ж, если ты так считаешь… — уныло отозвался Блуз. — Что ж, тогда пойду вживаться в образ.
Он ушел в единственную свободную комнату в здании. Через несколько секунд они услышали его, повторяющим «Охох, мои бедные ноженьки!» на различные визжащие голоса.
Отряд собрался в кучу.
— О чем это он? — спросила Тонк.
— Он говорил о театре, — ответил Маледикт.
— А это что?
— Отвержение в глазах Нуггана, разумеется, — ответил вампир. — Слишком долго объяснять, дитя. Люди притворяются другими людьми, чтобы рассказать историю в комнате, где мир совершенно изменяется. Другие люди сидят и смотрят на них и едят шоколад. Очень, очень Отвратительно.
— Я однажды видела кукольное представление в городе, — вспомнила Шафти. — А потом они утащили человека прочь, потому что это стало Отвержением.
— Я помню это, — кивнула Полли. Крокодилы не могут есть важных людей, хотя, до того представления никто даже и не знал, что такое крокодил. А то место, когда клоун избил свою жену, тоже стало Отвержением, потому что палка была толще дозволенного дюйма.
— Лейтенант и минуты не протянет, вы же понимаете, — произнесла она.
— Да, но он ведь вще равно не будет слушать, так? — отозвалась Игорина. — Я сделаю вще возможное, чтобы из него получилась женщина.
— Игорина, когда подобное говоришь ты, в моей голове возникает очень странная картина, — сказал Маледикт.
— Прости, — ответила Игорина.
— Уоззи, можешь помолиться за него? — спросила Полли. — Думаю, тут нам понадобится чудо.
Уоззи послушно закрыла глаза и на мгновение сложила руки, но потом застенчиво произнесла:
— Боюсь, она говорит, что одной цесаркой здесь не обойтись.
— Уозз? — начала Полли. — Ты что, и впрямь… — и остановилась под ее взглядом.
— Да, и впрямь, — ответила Уоззи. — Я и впрямь разговариваю с герцогиней.
— Ну, что ж, я тоже говорила с ней, — крикнула Тонк. — Однажды я умоляла ее. Но это тупое лицо просто смотрело и не делало ничего. Она никогда не мешала. Все это чушь, глупо… — Девушка замолчала, слишком много слов кружилось в ее голове. — В любом случае, почему она говорит с тобой?
— Потому что я слушаю, — тихо ответила Уоззи.
— И что же она говорит?
— Иногда она просто плачет.
— Она плачет?
— Потому что люди столько всего хотят, а она ничего не может дать им. — Улыбкой Уоззи можно было осветить комнату. — Но когда я буду там, где нужно, все будет хорошо, — добавила она.
— Что ж, тогда хорошо… — начала Полли, чувствуя стыд, который вызвала в ней Уоззи.
— Ну да, точно, — кивнула Тонк. — Но я никому не молюсь, ясно? Никогда. Это не по мне, Уозз. Ты милая, но мне не нравится твоя улыбка… — Она остановилась. — О, нет…
Полли взглянула на Уоззи. Ее лицо было худым и угловатым, а герцогиня на портрете выглядела, ну, точно откормленный палтус, но вот улыбка, настоящая улыбка…
— Этого я не потерплю! — зарычала Тонк. — Прекрати сейчас же! Я серьезно! У меня мурашки по коже из-за тебя! Озз, заставь ее… его прекратить так улыбаться!
