отношение к славным традициям семейства Роскошей, — сказал Мойст, глядя в глаза, из которых, казалось, сейчас текли горькие зеленые слезы. — К примеру, я никогда не был пиратом или никогда не торговал рабами…
Произошло великое восстание адвокатов.
Мистер Криввс яростно посмотрел на них. Произошло великое усаживание.
— Они признают это, — продолжил Мойст. — Это в официальной истории банка!
— Это правда, мистер Криввс, — добавил Ветинари. — Я читал ее. Явно подходит под
Жужжащий звук раздался снова. Мистер Непоседа возвращался в обратном направлении. Мойст заставил себя не смотреть.
— О, это действительно низко! — прорычал Космо. — Чья история могла избежать злодеяний такого рода?
Мойст поднял руку.
— У-у, у-у, я знаю! — воскликнул он. — Моя могла. Худшее, что я когда-либо делал, — это грабил людей, которые думали, что грабили меня, но я никогда не прибегал к насилию и все вернул. Ладно, я ограбил пару банков, ну, одурачил, вообще-то, но только потому, что они допустили, чтобы это было так легко…
— Вернул? — повторил Криввс, ожидая какого-нибудь ответа от Ветинари. Но Патриций смотрел над головами людей в толпе, почти все из которых были поглощены перемещением мистера Непоседы, и только поднял палец в знак подтверждения или пренебрежения.
— Да, как вы можете припомнить, я понял ошибочность моего пути в прошлом году, когда боги… — сказал Мойст.
— Ограбил пару банков? — повторил Космо. — Ветинари, мы должны поверить в то, что вы сознательно отдали управление самого главного банка в городе известному грабителю банков?
Многочисленные ряды Роскошей, объединенные защитой денег, поднялись. Ветинари продолжал смотреть в потолок.
Мойст поднял взгляд. Какой-то белый диск скользил по воздуху около потолка. Описав круг, он снизился и ударил Космо между глаз. Еще один пронесся над рукой Мойста и влетел в недра Роскошей.
— А надо было ему оставить банк в руках
Вторая волна тортов была уже в воздухе, кружа вокруг по траекториям, кидающим их в отбивающихся Роскошей. А затем из толпы, под крики и стоны тех, кто временно оказывался на ее пути, выбралась фигура. Так происходило оттого, что те, кому удавалось не допустить, чтобы их ноги оказались отдавленными огромными ботинками, отпрыгивали как раз вовремя, чтобы их подкосило лестницей, которую нес новоприбывший. Он невинно поворачивался, чтобы посмотреть, какие увечья вызвал, и вращающаяся лестница сбивала с ног каждого, кто не успевал убраться подальше. Однако в этом была определенная система: пока Мойст смотрел, клоун отступил от лестницы, оставив четырех людей в ловушке между ее перекладинами таким образом, что любая попытка выбраться принесла бы страшную боль остальным трем и, в случае одного стражника, серьезные ухудшения перспектив супружества.
С красным носом и изношенной шапкой, он выпрыгнул на арену широченными скачкообразными шагами, его огромные башмаки шлепали по полу с каждым знакомым шагом.
— Мистер Бент? — воскликнул Мойст. — Это вы?
— Мой чудный славный друг мистер Липовиг! — прокричал клоун. — Вы думаете, что цирком управляет инспектор манежа, не так ли? Только с позволения клоунов, мистер Липовиг! Только с позволения клоунов!
Бент размахнулся и метнул торт в Лорда Ветинари.
Но Мойст был уже в прыжке до того, как торт начал свой путь. Его мозг несколько запоздал и доставил свои мысли все разом, сообщив ему то, что ноги, очевидно, осознали самостоятельно: что достоинство и высокое положение сильного мира сего очень редко может пережить лицо в сладком креме, что картинка покрытого кремом Ветинари на передовице «Таймс» пошатнет политические силы города и больше всего то, что в пост-ветинаритическом мире он, Мойст, не увидит завтрашний день, что было его вечным предметом желаний.
Как в беззвучном сне он проплыл к надвигающейся немезиде, со скоростью улитки вытягивая пальцы, в то время как торт вращался на свою встречу с историей.
Он попал Мойсту в лицо.
Ветинари не пошевелился. Крем взлетел в воздух, и четыре сотни зачарованных глаз следили за тем, как капля вещества направилась к Патрицию, поймавшему ее поднятой рукой. Легкий шлепок, послышавшийся тогда, когда она приземлилась на его ладонь, был единственным звуком в зале.
Ветинари изучил захваченный крем. Он окунул в него палец и попробовал каплю на вкус. Когда зал затаил свое общее дыхание, он задумчиво направил взгляд вверх, а потом спокойно произнес:
— Я уверен, что это ананас.
Раздался гром аплодисментов. Он не мог не раздаться: даже если вы ненавидели Ветинари, вы должны были восхититься расчетом времени.
А теперь он спустился по ступеням, приближаясь к застывшему в ужасе клоуну.
—
Клоун вытащил похожий на луковицу гудок и печально прогудел.
— Хорошо. Я рад, что вы согласны. А теперь, прошу вас, я хотел бы поговорить с мистером Бентом.
На этот раз раздалось два гудка.
— О нет, он здесь, — возразил Ветинари. — Вытащим его наружу для мальчиков и девочек?
— Вы, оставьте его в покое! Просто оставьте его в покое!
Помятая толпа разделилась вновь, на сей раз для взъерошенной мисс Дрэйпс, разъяренной и негодующей, как наседка. Она прижимала что-то тяжелое к своей тощей груди, и Мойст понял, что это было грудой счетоводных книг.
— Вот в чем все дело! — триумфально провозгласила она, широко разведя руки. — Это не его вина! Они использовали его!
Она обвинительно выставила палец на капающие ряды Роскошей. Если бы богине войны было позволено носить приличную блузку и обладать быстро выбивающимися из тугого пучка волосами, то она могла бы сравниться с мисс Дрэйпс. — Это они! Они продали золото много лет назад!
Ее речь вызвала всеобщий восторженный гул со всех сторон, не содержавших Роскошей.
— Наступит тишина! — прокричал Ветинари.
Поднялись адвокаты. Мистер Криввс бросил испепеляющий взгляд. Адвокаты опустились.
И Мойст как раз вовремя стер с глаз ананасовый крем.
— Берегитесь! У него ромашка! — крикнул он, а потом подумал: я только что
