Хомяк сделал над собой усилие, поднялся, твердым шагом дошел до дверей, а от нее — до кустиков под холмом. Туалета в деревне он вчера не нашел и бегал, как принято за городом — в кустики. Строить и строить надо было в этой деревне, чтобы в приличный вид ее привести! Поднимаясь к дому он вдруг упал — неожиданно для себя самого.
Ноги наверх нести отказались, и все! Никаких болей, никаких недомоганий — только слабость и недоумение от нее. Никита немного отдышался, оперся руками о землю, встал, торопливо преодолел оставшиеся метры, вошел в жилище и присел на перевернутое ведро.
— Сейчас, милой, сейчас, — Настя ухватом ловко вытянула из печи низкий широкий горшок, заглянула внутрь, прикрыла крышкой. — Хлеба испечь не смогла. Не обессудь, Никита.
Хомяк открыл было рот для привычной фразы: «Сейчас сбегаю», но вовремя остановился. Куда сбегаю? В Питер? В Москву? Да существуют ли они, вообще…
Девушка смахнула со стола что-то невидимое, придвинула лавки:
— Садись, Никитушка.
Это расстояние мужчина преодолеть смог.
Настя поставила горшок на угол стола, так, чтобы обоим достать было несложно, протянула ему ложку, сняла крышку. Вырвалось облако пахнущего дымом, еловой горчинкой и речной свежестью пара. В животе моментально заурчало. Девушка ждала. Никита взял у нее ложку и, как хозяин дома, первым зачерпнул разваристую пшенную кашу.
После нескольких ложек горячей снеди оказалось, что под верхним слоем пшена уложена белое рыбное мясо, из которого хозяйка тщательно выбрала все косточки, потом шел еще слой каши, ниже — грибы, а на самом дне — крупные луковые колечки. От сытости Хомяк мгновенно осовел — Настя помогла ему перебраться на тюфяк и заботливо укрыла.
— Устал, мой желанный. Спи.
— Свиней покормить надо, — вяло дернулся бывший чиновник. — Косу найти.
— Я все сделаю, — погладила она его по груди. — Спи.
Хомяк снова словно провалился в бездну, и все падал, падал и падал, а когда открыл глаза, то увидел сидящую рядом, яркие глаза улыбающейся Насти. Судя по освещению окна, он понял, что проспал несколько часов и прислушался. Нет, свиньи недовольно не хрюкали, не возмущались. Значит, покормлены. По дому витали запахи новой снеди — похоже, он проснулся как раз к обеду.
Никита выпростал из-под простыни руку, погладил девушку по щеке. Она с готовностью прижалась к его ладони, потом отпрянула, торопливо стянула с себя рубаху и нырнула в постель и прижалась к нему. Тело ее в первый миг показалось невероятно холодным, но быстро согрелось, а ласковые губы и тонкие пальчики быстро дали понять, чем он может отблагодарить свою нежданную знакомую за заботу.
Настя опять опустилась на него сверху и медленно, никуда не торопясь довела, явно сама получая от происходящего наслаждение, до самого пика. От сильного толчка она едва не слетела на пол, но торопливо вернулась назад, провоцируя своего любовника на все новые и новые приступы страсти. Никогда в жизни Никита не кончал так долго — словно запасы семени копились в его огромном теле всю жизнь именно для этого момента. Наконец все завершилось, и он опять провалился беспамятство блаженной истомы.
На беду, или на удачу, но мимо Храпши, почему-то именуемой в московских писчих книгах Ропшей, проходило сразу два пути. В жаркие месяцы — летник от орехового острова по Неве и к Копорью, а когда лесную тропу заваливало снегом, от замерших Шингары и Стрелки путники протаптывали зимник к Ижоре. Всякого рода коробейники-афени, разный путешествующий люд платили деревенским за еду и ночлег, продавали подешевле товары, если были, иногда расщедривались на «прогонные».
Однако по тем же путям бродили и лихие люди — а потому вместо выгоды местным жителям порою случался и разор. Еще неподалеку от деревни, в местечке Кипень, по сей день скрывались тайные язычники, поклоняющиеся бьющим там горячим ключам, ако Господу. От этих идолопоклонников всегда можно было ждать измены, продажи рабов христовых пришедшим со стороны басурманам. Вдобавок, вокруг Храпши раскинулись редкие в Северной пустоши места, где имелась хорошая землица и почти не чавкало болот. Знающие лиходеи шли сюда специально в надежде на хорошую поживу с зажиточных людишек.
Лет сто назад прадед нынешнего волостника покончил с этим безобразием, заставив своих смердов в качестве барщины или оброка обнести Храпшу земляным валом, и поставив поверху частокол. Укрепление показало свою неожиданную надежность и в последнее время, когда дикари начали брать с собой в набеги пушечки и пищали. Каменные ядра легко ломали деревянные стены, но в земляном валу застревали, не причиняя вреда. Теперь окрестные людишки в случае опасности не таились по окрестным лесам, боясь предательства или умения ворога читать следы на тропинках, а скрывались в крепостице, помогая барину отбивать станичников.
Службу подворники Ивановские несли справно: у распахнутых двойных ворот повод коня торопливо перехватил рыжий кудрявый мальчишка, спешившемуся опричнику с дороги тут же поднесли холодного шипучего кваску. И только после того, как гость утолил жажду и чуток размял ноги, навстречу ему вышел боярский сын Иванов:
— Ну, здравствуй, Семен Прокофьевич, как здоровье твое, как дела порубежные?
— И ты здоров будь, Дмитрий Сергеевич! — Зализа широко раскрыл руки, и оба служилых человека крепко обнялись.
С боярским сыном Ивановым Зализа также познакомился под Казанью. Хотя поместники князя Шуйского числились в Царском полку, а черносотенцы попали в Сторожевой, караульные разъезды нередко заносило в чужие порядки, и пару раз будущий опричник грелся с потомственным помещиком у одного костра.
— Проходи в дом, Семен Прокофьевич, — пригласил хозяин, — к столу присаживайся. Сейчас девки щей горячих нальют, буженины порежут. Что скажешь, чем порадуешь?
— Экий ты, Дмитрий Сергеевич, — укоризненно покачал головой Зализа. — Ты гостя сперва накорми, баньку истопи, а уж потом про дела спрашивай.
— Будет банька, — кивнул хозяин, — сей же час распоряжусь.
Он уселся перед пустым столом, жестом пригласив опричника присесть рядом, раздраженно стукнул кулаком:
— Да где они там?! Спите, что ли?
Мелко засеменили шаги, трое пухлых румяных девок внесли медницы с хлебом, нарезанной толстыми ломтями бужениной, несколько плошек с солеными грибами, мочеными яблоками, порубленной с капустой морковью, несколькими расстегаями. Похоже, гость приехал не ко времени, и горячей снеди, кроме недоеденных за обедом щей, не имелось.
Одна из девок принесла, обхватив полотенцем, горячий горшок, поставила на стол, тут же налила из него в медную тарелку с искусно прочеканенным краем пахнущую грибами похлебку, поклонилась:
— На здоровье, Семен Прокофьевич.
— Спасибо, Лукерья, — узнал ее опричник, отломал себе краюху хлеба и взялся за ложку. — А вести у меня, Дмитрий Сергеевич, такие: идут сюда чужеземцы числом около сотни кованной рати и полусотни бездоспешных.
Хозяин поперхнулся невовремя выпитым квасом.
— Ты так не пугайся, Дмитрий Сергеевич, — невозмутимо продолжил Зализа, продолжая прихлебывать щи, — К твоей деревеньке Вилы они выйдут никак не раньше, чем сегодня в темноте. Их Осип ужо упредил. А сюда попадут разве завтра после полудня.
