— Все немочи начинаются тогда, когда мы лежим и себя жалеем, — весело рассмеялся молодой человек. — А стоит встать, и заняться делом, как все болячки проходят. — Он покосился в сторону кустов, от которых появилась девушка и покачал головой. Нужно сделать нормальный туалет, застеклить окна, проверить, в каком состоянии огород. — Нет, Настя, нам болеть некогда.
— Ты же не завтракал, Никита! Сейчас, я на стол накрою.
— Постой, — поймал девушку Хомяк, привлек к себе и крепко обнял. Глядя в темно-синие глаза, поправил сбившуюся набок прядь волос, а потом наклонился и крепко поцеловал.
Отряд из двенадцати закованных в броню всадников вырвался из ворот Храпши много после полудня. Хотя боярин Мурат с сыновьями пришел к соседу на выручку как и обещал, к полудню, однако кони его успели изрядно взмылиться и нуждались в отдыхе — как, впрочем, и люди. Ожидай Дмитрий Сергеевич осады: ничего страшного, но выступить в новый поход витязи оказались не готовы. Пришлось дать им пару часов на роздых, а уже потом снова поднимать в седло.
Впрочем, кони шли хоть и в воинском снаряжении, но без тяжелых чалдаров. До Вил они домчались довольно быстро — и удивились целостности селения и спокойствию строящих новый овин смердов.
— Где сарацины, Федор? — окликнул боярин Иванов у одного из своих людишек.
— К Мухоловке пошли, Дмитрий Сергеевич, — сдернув с головы шапку, низко поклонился мужик. — Только не сарацины это. Вы у Харитона спросите, он их видел.
Боярин направил коня к крайнему дому, постучал рукоятью хлыста в открытый ставень:
— Эй, Харитон, ты в избе?
— Здесь он я, Дмитрий Сергеевич, — провинившийся остановился в дверях комнаты и принялся кланяться оттуда.
— Говорят, ты с сарацинами разговаривал? Почто?
— Поторопился я, Дмитрий Сергеевич. Как засечники предупредили, мы все в лес ушли, к Храпошинским холмам. Ждали, ждали, никто не идет. Мы в деревню только вернулись, а тут и ратники подошли. Кто убег, а я с бабами в подпол спрятался, — Харитон глубоко вздохнул. — Нашли…
— Кто таковые, не говорили?
— Русскими назвались, — кивнул смерд, — по-нашему молвили. Ничего не трогали, даже баб не лапали. Снеди попросили. Денег, молвили, нет, дали на обмет две странные полати, тряпочные. — Тут Харитон хихикнул. — Тоненькие, а нас с Прасковьей выдерживают.
Боярин Иванов презрительно фыркнул, и мужик тут же торопливо перекрестился:
— Мерзость, конечно, антихристова.
— Что еще делали?
— Ничего, Дмитрий Сергеевич. Откушали, да по избам разошлись. Молитвы странные пели. Колдунья есть среди них, барин, одета срамно, вся красная, а как голос подаст, так аж в ушах закладывает, и сосны качаются. Истинно ведьма, боярин, и сила в ней страшная, иерихонская!
Боярский сын вернулся к остальному отряду. Сейчас, когда выяснилось, что иноземцы ведут себя мирно, деревни не разоряют, обиды не чинят, первоначальный азарт погони и жажда мести поутихли. Дмитрий Сергеевич прищурился на вечереющее небо и задумчиво вспомнил:
— До Мухоловки затемно не дойдем. Дорога узкая, лесная.
Зализа, видя, что помещик больше не боится за свои пашни и деревни, пожал плечами, и решил:
— В темноте на стражу вражью наскочить недолго. Заночуем здесь. А за иноземцами двинемся поутру.
Систему продовольственного снабжения Росин усвоил мгновенно: приходишь в любую деревню, и говоришь:
— Мы свои, русские. Никого не тронем, но кушать очень хочется, — и задумчиво поглаживаешь рукоять меча.
Местные крестьяне тут же с готовностью накрывают стол, потчуют от пуза, дают с собой пирогов и мяса, и с облегчением машут платочками вслед уходящей в лес колонне.
Таким образом участникам фестиваля удалось практически без остановок преодолеть расстояние от деревеньки и до самого Финского залива. По пути попалось два небольших поселка — и два раза они задерживались от силы на час, чтобы перекусить. Наверное, в последнем из них можно было бы остаться на ночлег — но путникам не терпелось увидеть морской фасад Петербурга, а ночевать в лесу им не привыкать.
Вдоль побережья тянулась череда холмов, и это было хорошо: вопреки воспоминаниям, оставшимся после посещения Петергофа, берег оказался не каменистым пляжем, на который с томным шелестом накатывают невысокие волны, а натуральным болотом, порошим кустарником вперемешку с камышами.
Чтобы найти прогалину, с которой хорошо просматривается залив, людям пришлось пройти несколько километров вдоль берега, а потом просто спуститься к воде по руслу мелкого холодного ручья.
Увиденное не понравилось никому. По правую руку, там, где стояла стена из высоких светлых домов и темная витрина гостиницы «Прибалтийская», тянулась темная полоса леса, местами прерываемая желтыми проплешинами обширных камышовых зарослей. Слева — там, где всегда возвышался над Кронштадтом купол Никольского собора, также зеленели кроны деревьев.
— В общем, попали, — сделал вывод Росин. За прошедшие дни он успел настолько свыкнуться с мыслью, что они, всем фестивалем, ухнулись в шестнадцатый век, что не ощутил даже удивления. Хотя чувство легкого разочарования в душе все-таки промелькнуло. — Привал.
Люди вернулись на холмы, принялись устанавливать палатки. Вскоре загорелись костры, в котелках забулькал ароматный чай. Все как всегда: лес, костры, палатки.
И трудно даже представить себе, что вокруг стоит не начало двадцать первого, а середина шестнадцатого века.
В душе Росин по-прежнему не желал верить в возможность подобного приключения, но холодный разум подсказывал ему, что ради дурацкого розыгрыша никто не станет сносить старые и строить новые деревни, никакое «шоу скрытой камерой» не сможет сравнять с землей огромные мегаполисы и полностью истребить дороги.
Разве только, как сказал «Великий магистр», все они оказались бредом воображения больного психа. Но даже в такой ситуации — что это меняет конкретно для них?
У одного из костров негромко зазвучала гитара, послышался хриплый мужской голос:
К мужской хрипоте присоединился сильный, звучный женский голос, и далеко над ночным заливом растекся припев к песне еще не родившегося Юрия Шевчука:
