остальном усадьба почти не пострадала. Нет, недаром государь Иван Васильевич себе в опричники только молодых людишек берет — никого старше двадцати пяти годков нету. Кровь молодая, горячая, все хотят Великую Русь, Третий Рим на этой земле поставить, а не дикое ляхтское безобразие терпеть. Вот опричники бы тут все по бревнышку раскатали и в поленницу сложили — не поленились. Себе на потеху, другим крамольникам для вразумления. А стрельцы…
Зализа вспомнил своего друга боярского сына Толбузина, приведшего его в опричнину, но оставшегося при государевом дворе. Грамотку бы хоть ему отписать, да посылать не с кем. Связанного боярина везли привязанным к коню, но накрытым поверх головы кафтаном — дабы позора не имел, поежели следствие от наговора его оправдает. Однако толку от такой скрытности оказалось мало: встречные смерды, крестясь, яко на икону, ломали шапки и низко кланялись своему барину. Опасаясь бунта, опричник не рискнул останавливаться на ночлег в деревне, а свернул ближе к вечеру в лес, где и вывел стрельцов на потайную поляну.
Десятники выставили вокруг стана усиленную стражу, но ночь прошла спокойно, а вечером следующего дня боярина Волошина благополучно доставили в Копорье.
Пока Капитон искал подьячего, да извещал о скором допросе воеводу Кошкина и отца Петра, Зализа просмотрел найденные грамоты, но ничего интересного не обнаружил. Здесь имелись грамоты отчинные, бессудные, отводные, рядовые, сотные, ввозные указы — видать, копились бумажки не одно поколение. Среди прочего нашлись совсем древние свитки с Нагорной проповедью и Откровением Иоанна — хотя место им не под седалищем кого-либо из смертных, а на церковном аналое. И хотя Семен не был уверен, что хранение священных записей в стуле имеет отношение к чародейству, пришедшему отцу Петру о своем подозрении он доложил.
— Спасибо, сын мой, — кивнул священник, развернул свитки, внимательно их прочитал, после чего спрятал в широкий рукав рясы. — Об этом мы спросим самого боярина.
Следом за иереем подошел угрюмый воевода крепости, и Капитон отправился за пленником.
Харитон Волошин встал перед столом «допросной избы» без страха, взгляда не отводил, не оправдывался и о снисхождении не молил.
— Не хочешь ли покаяться в грехах своих, сын мой? — проникновенно спросил его священник. — Очистить душу свою пред господом, облегчить совесть нашу, избавив от необходимости причинять тебе боль телесную?
— Нет на мне грехов перед землей русской и перед государем наши, Господом помазанным на царский стол.
— А пред самим Господом греха у тебя нет? Не грешен ли ты в ворожбе, идолопоклонничестве али чародействе?
— Нет, отче. Крестным знамением осенить себя не могу, потому, как кромешник бесчестный руки мне связал. Но креста на мне нательного он не нашел, я с ним с самой купели не расстаюсь.
Отец Петр подошел к боярину, вытянул за тонкую льняную нить небольшой медный крестик, перекрестился и опустил его назад, пленнику на грудь.
— А пошто боярин, свитки священные в стуле своем хранил и седалищем своим их каждодневно попирал? — извлек иерей из рукава найденные Зализой грамоты.
— To… — облизнул боярин пересохшие губы. — То мой прадед, Трифон Олегович Волошин, в самом Иерусалиме перепись сделать заказал… Дабы с самой Святой Земли, по которой нога Господа нашего ступала, в наш дом… Привесть…
— Так пошто ты их под задом своим держал?! — громогласно вопросил священник.
— Самое надежное место… В доме… — выдержка изменила боярину, он сглотнул. — Но в чародействе не замешан… Господом клянусь.
— Странные вещи деятся в наших землях нынешним летом, боярин, — неожиданно подал голос воевода Кошкин. — Мор пришел во Псков и город этот, опора земли нашей, вовсе обезлюдел; незнамо откуда свалились на берега Невы, что Великий князь Александр от свена заслонил, две сотни латных иноземцев с колдунами странного вида. С Новагорода человек пришел. Сказывает, хотя после мора всем псковским купцам и прочим людишкам вход в город был запрещен, однако и там лихорадка началась. И при всем этом Ливонский орден вдруг воспротивился тягло государево платить и вроде как новые воровские шайки для набега собирает. Чувствую я за этим злонамеренную руку тайную, что крамолу готовит, и не только для Северной пустоши, но и для самого государя.
— Моего участия в этом нет, Павел Тимофеевич, — с прежней твердостью ответил Волошин. — Нет на мне греха.
— Что ж, — вздохнул воевода. — Коли так: Семен Прокофьевич, читай.
Зализа взял допросные листы обоих колдунов и начал подробно читать для обвиняемого те их места, где они доносили на боярина Волошина о чародействе и желании извести самого царя.
— Что теперь скажешь, боярин? — поинтересовался Кошкин.
— Нет на мне вины, — твердо повторил боярин Харитон.
Воевода тяжело вздохнул, потом кивнул крепостному татю:
— Дыбу.
Палач, дабы не попортить дорогую рубаху, снял ее с боярина, стащил с него шелковистые порты, потом споро закрепил за спиной веревку и быстро подтянул обвиняемого на удобную для битья высоту. Когда руки вывернулись в плечах, служилый боярин только крякнул, словно от неожиданности, дождался первого удара, после чего громко показал:
— Нет на мне никакой вины ни перед государем, ни перед Господом. А что кромешник безродный клевещет, так такова его подлая натура.
Воевода Кошкин укоризненно покачал головой, и дал Капитону сигнал продолжить пытку, однако до самых сумерек боярин только вздрагивал от боли и поносил гнусными словами самого опричника и всех его предков. В конце концов усталые следователи постановили пытку прекратить и произвести боярину Харитону очную ставку с доносчиком. А чтобы он смог после пытки отдохнуть, отложили очную ставку на одну неделю — семь дней.
Утром следующего дня засечники вместе с табуном из пятнадцати коней отправились к устью Невы менять наряд. Зализа молча скакал на несколько шагов впереди и обдумывал услышанное вчера известие: в Новагороде мор. Стало быть, ни псковичи, ни новгородцы на защиту рубежей встать не смогут. Воеводе Кошкину хорошо: он за толстыми стенами сидит, у него сто стрельцов в гарнизоне, да Большой наряд. В Гдове тоже самое. В Иван-городе и Яме гарнизон вдвое больший. И только он со своими засечниками один на всю Северную пустошь, и именно на него в каждой деревне смотрят как на защитника земли русской — и привечают именно поэтому, и уважают за это. Как он жить сможет, если ливонский кавалер Иван сумеет-таки собрать армию и двинуться на пограничные земли? Чем его остановить? Псков и Новагород ноне не помощники. Хоть сам поперек дороги ложись, да в землю врастай, как богатырь Святогор.
— Господь всемогущий, вседержитель наш, снизойди до рабов своих, пошли на наши земли дождя… — тихо забормотал он, поглаживая нагрудные пластины юшмана: то место, где под броней и поддоспешником, под застиранной рубахой лежал нательный медный крест.
Глава 18. Одна фраза
К вечеру сменив черносотенцев в засеке у Невской губы, Зализа переночевал с ними в поле, а утром отправился домой. Последние дни заставили его изрядно помотаться по Северной пустоши, и он хотел хотя бы полдня просто посидеть в избе, которая, вроде бы, последние два года стала его домом, снять доспех на половину дня и всю ночь, попариться с квасным паром, выпить меда
