холсте — это и вообще мой коронный номер. Лучшее, на что я способен. Мне даже магов обманывать случалось. Один Великий Магистр, не будем упоминать его имя, с большим удовольствием отведал нарисованного мной вина. Ну… извольте!
Магическая картина исчезла в руках гнома. Перед Эруэллом воздвигся четкий строй воинов.
Эстен Джальн пихнул в бок своего Ученика и восторженно взвыл:
— Какой художник! Нет, ну ты посмотри, какой талант! Какой талантище! На холсте всяк дурак сумеет! А ты вот на отсутствии холста попробуй! Ты вот вообще без холста попробуй такое намалевать!
— Попробую, — сказал Ученик и в глубине его глаз зажглась решимость, — Я давно хотел тебя хоть в чем-то переплюнуть.
— Правильно, — одобрил Джальн. — Так и надо! Что ж я за учитель, если ученик меня ни в чем не переплюнет?! Самая пора.
— Жалко будет, если этого чудилу убьют, — вздохнул Ученик.
— Кого?! Его?! — взревел Джальн. — Не позволю!! Не допущу!! Не дам!! Тоже мне придумали — художников убивать! Словно перевелась во всех Мирах мерзость, которая только того и достойна! Я им убью! Я им так убью, что до самой смерти помнить будут и потом не запамятуют!
Гном, не зная, что отныне находится под покровительством самого Эстена Джальна — бывшего Великого Магистра Ордена Черных Башен, злодейского черного мага, бунтовщика и создателя нынешнего Архимага, а теперь попросту вольного художника, проживающего в собственной картине, — аккуратно свернул свое магическое полотно и упрятал в карман дорожной куртки.
Эруэлл смотрел на воинов Аргелла. Полторы сотни бойцов привел ему герцог. Не армия, конечно. Далеко не армия. Но зато какие воины! Не хуже его разведчиков будут. Честное слово, не хуже.
— Отличные воины!
Невесть откуда возник Линард.
— Отличные! — повторил он. — А воевода до чего хорош!
Эруэлл глубоко вздохнул и шагнул навстречу первому отряду своего нарождающегося войска. Солнце, словно только и ждало этого момента, вымахнуло из-за туч, заливая поляну жарким радостным светом.
Герцог Седой подал знак, и воины Аргелла приветствовали Верховного Короля.
Где-то далеко — или это только показалось? — звонко пропела боевая труба.
Случалось ли Вам когда-нибудь побывать в шкуре воплотившегося Бога? В единый миг перестать быть недосягаемой вершиной — вершиной, на которую отваживались взбираться лишь отчаянные сумасшедшие одиночки. Перестать быть вершиной. Упасть, обрушиться, спуститься к подножию. Туда, откуда на вас с вожделением взирали несметные толпы. Им так нужна ваша сила и чистота. Так нужна. Они так нуждаются в большом и чистом. Они такие маленькие и грязные. Они так устали от грязи и слабости. Они смотрят на вас, как неделю не жравший бродяга на кусок только что поджаренного мяса, висящий у него прямо перед носом. Вас не пугает эта перспектива? Вы все же решили воплотиться? Что ж, как говорится, Бог вам судья! Да-да. Именно это я и имел в виду. Вот сами себя и судите. Поделом вам по делам вашим. Но только помните: никто не услышит ваших рецептов чистоты. Вас просто используют, как большое полотенце. И, возможно, разорвут на клочки. Борьба за чистоту и святость — серьезное дело.
Просителей было много. Курт отважно уселся на алтарь и повелел присутствующим приблизиться.
— Мур, будешь запоминать, — шепнул он посоху.
— Придется, — вздохнул тот. — Сам-то ты нипочем не запомнишь.
— Сейчас вы сообщаете мне свои просьбы, — обратился «Отец Наш Сиген» к собравшимся. — Потом я иду и выполняю их.
«Если смогу.»
— Услышал! Услышал наши чаяния! — тоненько взвизгнула какая-то старушка.
— Я воплотился, дабы исполнить их! — гордо объявил Курт, изо всех сил стараясь держаться так, как, по его мнению, и должны держаться уважающие себя Боги.
Просители вознесли ему хвалу, после чего дисциплинированно выстроились в очередь и стали потихоньку приближаться.
«Опозорюсь ведь. Обязательно опозорюсь.»
Первой шла рослая увесистая бабуся. В своем цветастом до пят платье она напоминала то ли ушедшую погулять садовую клумбу, то ли тяжеловооруженного рыцаря, на полном скаку протаранившего фруктовую лавку, то ли вообще шагающую храмовую колонну, разукрашенную к празднику урожая. Совершив подобающий случаю церемониальный поклон, она уставилась на Курта взглядом тяжелым, как оплеуха.
«Вот кого нужно было на алтарь сажать!» — мелькнуло в голове Курта.
— Я слушаю, — мягко сказал он.
Старуха безмолвствовала.
«Черт, я сейчас испугаюсь и сбегу!»
— Я слушаю! — повторил он громче.
«Вдруг бедняга плохо слышит?.. а может, она собралась надрать мне уши и просто не знает, с которого начать?»
Старуха продолжала молчать. Взгляд ее из тяжелого сделался растерянным. Она оправила платье. Оглянулась по сторонам. Еще раз оправила.
— Я слушаю, — в третий раз произнес Курт, глядя на немалое число собравшихся и гадая, сколько же времени потребуется, чтобы всех выслушать — особенно если каждый проситель примется эдак вот молчать.
— Я забыла… — виновато проговорила старуха. — Забыла, что просить хотела… Пока шла — помнила. Пока стояла — помнила. А теперь — вот…
Ее взгляд был откровенно беспомощным.
— Помоги ей вспомнить, — шепнул Мур.
— Но… я не знаю, как… — растерянно ответил Курт.
— Мне что, опять полечить тебя от забывчивости? — прошипел посох. — Ты — Бог! Твое слово — закон.
Курт опасливо взглянул на посох — вот как врежет сейчас при всех по лбу! — потом протянул руку навстречу старухе.
— Ты вспомнишь все, что хотела сказать мне! — повелительно проговорил он. — Все, о чем собиралась просить. Вспомни!
Растерянный взгляд старухи мигом прояснился. Она приосанилась. Еще раз оправила платье.
«Ну, Хвала Богам!»
— Помню! — воскликнула она.
— Слушаю, — вздохнул Курт. — На что ты жалуешься?
— На память жалуюсь, — заявила бабуся, явно едва не прибавив «милок». — Совсем никудышная стала. Ты уж полечи, сделай милость, мою невестку.
— Какую-такую невестку? — растерялся Курт.
— Мою, — безмятежно заявила старуха. — Совсем она плоха памятью. Ничего не может упомнить, дура старая.
