– Я? – искренне поразился пан Шпара. – Д-даже не мыслил… Просто в-выхода нам ты не оставляешь.
– А что мне делать прикажешь? У порубежников закон суровый…
В это время Сахон таки дотянулся кончиками пальцев до шпоры своего командира. Легонько постучал, будто отворить ставень просил.
– Чего тебе? – Пани Либушка нагнулась к уряднику с седла. Правда, учитывая разницу в росте, и нагибаться-то сильно не пришлось.
Сахон, бросая на пана Войцека взгляды поверх малинового верха шапки пани Либушки, горячо зашептал ей что-то на ухо. Командир порубежников выслушала его не перебивая. Кивнула. Подняла голову:
– Верно ли, пан Войцек, что ты был сотником в Богорадовке?
– В-верно, пани Либушка. Как верно и то, что там сейчас сотником некий пан Либоруш Пячкур. Не ро-родственником ли тебе приходится?
Порубежница помолчала. Снова кивнула:
– Опиши-ка пана Либоруша, не сочти за труд.
– Д-добро. Опишу. Невысокий. Чернявый. Черноусый. Годков двадцать. Ну, м-м-может, чуть больше. Ллицом на тебя похож. Пан Симон говорил, с саблей-де не худо управляется. Сам не проверял, врать не берусь. Пра-авильно описал?
Либушка кивнула и, подумав, ответила на первый вопрос:
– Родственник. Братишка меньшой.
Порубежники заулыбались, по напряженному строю пробежала легкая рябь – кто-то кого-то пихнул локтем в бок.
– Он не так давно с оказией письмо присылал, – продолжила пани сотник.
– И ка-ак т-там в Богорадовке?
– Хвала Господу, спокойно.
– Рыцари-волки не тревожат?
– Так он еще в начале червня письмо писал, – пожала плечами Либушка. – Ты, пан Войцек, поди, сам еще Малые Прилужаны не покинул. Сам ведаешь, не тревожили.
– В-верно. Я бы слышал.
– Вот то ж и оно. А он про тебя тоже рассказывал… – Порубежница улыбнулась тонкими губами. – Хвалил очень.
– К-как он меня хвалить мог? – удивился Меченый и вдруг кивнул, едва сдержался, чтоб по лбу себя не хлопнуть. – Радовит! Вот болтун! Наплетет с три короба… Они, чародеи, все такие… – Он поискал глазами местного реестрового волшебника, но не нашел.
– В Хорове, – верно истолковала его взгляд Либушка. – Пан Адась Скорняга, наш польный гетман, всех реестровых чародеев собрал. Опасается, что в Выгове Контрамацию отменят… – Она вдруг встрепенулась, вспомнив о важном. – Не хочешь, пан Войцек, на своего человека поглядеть, что при телеге обретался? Поговорить, вопрос какой-никакой задать?..
– Добро. Н-не откажусь. – Пан Шпара на миг оскалил зубы, не обещая ничего хорошего беглецу.
– Тогда пошли. А люди твои пускай отдохнут. Сахон!
– Здесь, пани сотник!
– С Гервасем и Аверьяном побудь с гостями. Пускай твои люди отдохнут пока, пан Войцек. Севярын!
– Слушаю, пани сотник!
– Сажай своих на конь и в разъезд.
– Слушаю, пани сотник. Арцим, Явсей, коноводов ко мне!
Пан Войцек с одобрением слушал ясные и четкие команды порубежницы, молодцеватые ответы урядников. Кивнул своим:
– Спешиваемся, односумы…
Спрыгнув с буланого, Грай бросил поводья на руки Лексе:
– Сумеешь? Тут тебе не шинок… – Порубежник злился, что раненого Хватана, с которым их связывало неполных три года службы бок о бок, пришлось оставить на попечение братьев Беласцей.
– Ты… того-этого… Не боись, – заверил его великан и сноровисто принялся распускать подпругу.
Ендрек взял повод коня пана Бутли, а тот, прихрамывая, все-таки сказывалась неглубокая, но болезненная рана от клинка предателя Гредзика, отправился вместе с Граем осматривать телегу.
– Давай, того-этого… стреножим. Пущай пасутся, – пробасил Лекса. – А сами отдохнем в холодке, приглядим. Того-этого… И волки сыты, и дело мастера боится.
Медикус до сих пор еще не привык к исковерканным поговоркам шинкаря, а потому несколько мгновений ошалело на него таращился.
– Не спи, студиозус, замерзнешь, – хлопнул его по плечу Гапей. – Я вам пособлю.
Он, весело ухмыляясь, вытащил путы из своего вьюка.
– Слыхали, как рошиоры спорили, кто больше лужичан зарубил?
– Когда? – вскинулся Ендрек. До сих пор одно упоминание угорских гусар вызывало у него дрожь и желание спрятаться в норку поглубже.
– Да уж не вчерась! – захохотал Гапей.
– Ты… того-этого… сказывай давай, – улыбнулся в кудлатую бороду шинкарь, уже догадавшись, что предстоит очередная байка. – Оно… того-этого… работать веселее.
– Верно, борода, веселее! – радостно согласился Тыковка. – Ты давай, студиозус, седла стаскивай, ты, борода, ноги вяжи коням…
– А ты, поди, сказки сказывать собрался? – прищурился Лекса.
– Да нет, борода! Я с тобой. Куда ж я денусь? Лови!
Связка кожаных ремней с петлями прыгнула в руки шинкаря словно сама собой. Закипела работа. Ендрек, в начале пути недолюбливавший ухаживать за лошадьми, с удивлением понял, что можно получать удовольствие даже от запаха конского пота, не говоря уже о тыкающихся в плечо бархатистых теплых губах и тяжелых мордах, так и норовящих стукнуть тебя по уху.
– Так вот, односумы, слухайте! – Гапей ловко работал пальцами, не забывая оглянуться и посмотреть: здесь ли хоровские порубежники, назначенные пани Либушкой не то в помощь, не то в охрану. – Ехали как-то Жулянским трактом… Слыхали про такой?
– Обижаешь, родной, – сдержанно улыбаясь, проговорил высоченный Аверьян – выше, пожалуй, и Лексы, и пана Войцека, тоже росточком не обиженных, но гораздо уже в плечах, чем они. – С Тернова на Жулны дорога. Ее еще Каменной кличут, лет сто пятьдесят назад, еще при Зориславе Ласковом, по ней в Выгов камень возили. Под Жулнами каменоломни знатные… Бараньи Лбы вроде как зовутся.
– Верно, молодец! – похвалил его Гапей. – Возьми с полки пирожок.
– Какой пирожок? – не понял Гервась.
– С маком, братишка, с маком! – захохотал Гапей. – С мясом нам ноне не по мошне.
– Со Зьмитроком при казне скоро и с капустой не по мошне будет, – угрюмо проговорил Аверьян. – Ты давай сказывай.
