или края копыт ровнять, а совсем другое живого человека лечить.
Пан Юржик, видать, сам о том же подумал. Побелел, вцепился в край стола:
— А может, лучше все-таки бечевкой?
— Ты это... Того-этого... не того... — пробормотал Лекса, слегка отодвигаясь вместе с лавкой.
— Н-н-ничего, — коротко бросил Войцек. — Влезут.
— Н-ну, вы и звери, — от волнения Юржик даже малость заикаться начал.
— Н-не дразнись, — немедленно откликнулся пан Шпара. — А то края зубов рашпилем п-подравняем.
Юржик затравленно огляделся по сторонам.
— Так, может, пойдем цирюльника поищем? — не преминул воспользоваться его слабостью Ендрек.
— Нет! — Пан Бутля хлопнул ладонью по столешнице. Видно было, что решился. Решился окончательно и бесповоротно. — Идем.
Сопровождаемые шинкарем, который прижимал к пухлому боку бутыль с горелкой, они поднялись наверх по скрипучей лестнице. Клещи Ендрек нес двумя руками, сам еще толком не осознавая, как же воспользуется ими.
Комната оказалась столь же неприглядной, как и все в «Свиной ножке». Пыль — даже на открытых местах (о том, что делается под кроватями, страшно было подумать), паутина по углам, в матрацах наверняка свили гнезда сотни клопов. Вдобавок через перекошенный ставень немилосердно сквозило. В общем, гостиница ничем не лучше и не хуже десятков и сотен своих близняшек, усыпавших прилужанские тракты.
Шинкарь плеснул горелки полную чарку, подставил ладонь под медный грош. Развернулся и ушел, оставив постояльцам тускло чадящую лучину.
— Ну что, пан Юржик, открывай рот. — Ендрек вытащил из своего мешка чистую, по сравнению с окружающим свинством конечно, тряпочку, обмакнул ее в горелку.
Пан Бутля судорожно сглотнул:
— Не переводи добро. Дай глотну лучше. Для храбрости.
— Глотнешь, пан Юржик. Непременно глотнешь! — Ендрек не кривил душой. Он свято верил однажды услышанному наставлению профессора Иеронимуса Мюнца, старого брюзги с вечно сизым носом и волосатыми ушами, что горелка убивает вредоносную заразу, вызывающую воспаление и гниль в ранах. С той поры он не раз убеждался в правоте ученого лекаря и старался при всяком удобном случае его словам следовать. — Только после, чтоб рану прижечь.
— После так после. — Пан Бутля перед лицом грядущего лечения стал покладистым до приторности. — А все же, как по мне... — Он не договорил, махнул рукой.
Тем временем Ендрек тщательно протер клещи, не уставая поражаться их размерам. Да, пану Юржику предстояло серьезное испытание. Неумелые зубодеры — а к умелым студиозус не смог бы себя отнести, даже собрав воедино все отпущенное ему Господом самомнение: ведь он приступал к удалению зуба впервые в жизни, — случалось, ломали челюсти пациентам, выдирая вместе с корнями зуба осколки кости.
— Все. Помоги Господь! — Ендрек сотворил знамение, вознес короткую, но горячую молитву с просьбой наставить и укрепить. — Садись ближе к лучине, пан Юржик, и открывай рот.
— В руки дай чего-нибудь, — попросил больной.
— Чего ж я тебе дам? — пожал плечами медикус. — Ну, возьми хоть, вон, табуретку.
— Табуретку нельзя. Ты же ею по ребрам и получишь. А мне не резон лекаря калечить. — Несмотря на мертвенную бледность, чувство юмора не оставило шляхтича окончательно.
— Тогда не знаю. Ты рот давай открывай...
— Я, пожалуй, за спинку кровати ухвачусь, — придумал наконец пан Бутля. Взялся двумя руками за спинку ближайшей кровати и открыл рот пошире.
Ендрек сразу разглядел больной зуб. Почерневший, десна рядом опухла и покраснела. Да и на ощупь, наверняка, горячая. Только щупать смысла нет, и так понятно. Второй коренной. Хорошо что нижний, с верхним было бы еще тяжелее бороться.
Студиозус вздохнул и сунул клещи пану Юржику в рот.
Странную компанию, заглянувшую в «Свиную ножку», пан Войцек приметил сразу же. Да и не кишел шинок посетителями, чтобы не обратить внимания на десяток вооруженных людей.
Впереди неторопливо вышагивал низкий круглолицый шляхтич с такой короткой и толстой шеей, что казалось — голова сидит прямо на плечах. Больше всего он походил на молодого бычка, так и норовящего подцепить на рог что-нибудь или кого-нибудь. На голове у шляхтича красовалась лохматая шапка серого меха — такие здесь, на юге, зовут кучмою — с тремя фазаньими полосатыми перьями. Поверх темно-вишневого жупана он набросил лазоревый кунтуш, новый и весьма опрятно выглядевший. Из-под полы кунтуша выглядывала посеребренная рукоять сабли. Тоже не дешевка, сотнями изготавливаемая в оружейнях по коронному заказу. Наверняка работа хорошего мастера.
Следом за ним вышагивал, как аист, разыскивающий на болоте лягушек, высокий и худющий старик, одетый в темно-коричневый мятель, полы которого едва не волочились по земле, и пелеус болотно-зеленого цвета. Редкая седая борода не скрывала синюшных, брезгливо сжатых губ.
Замыкали шествие восемь порубежников. В том, что это именно хоровские порубежники, у пана Войцека не возникло ни малейших сомнений. Такие кривые легкие сабли и короткие, сильно выгнутые луки он уже видел у отрядников пани Либушки Пячкур. От очеретинских порубежников местные, жорнищанские, отличались лишь более потрепанной одеждой и суровым выражением лиц. Чувствовалось, что жалованием их тут не балуют.
Шляхтич в кучме подошел к столу и учтиво поклонился пану Войцеку.
Старик, коротко кивнув, направился сразу по лестнице на верхний этаж. Двое стражников последовали за ним.
Пану Шпаре ничего не оставалось, как подняться с лавки и ответить поклоном на приветствие.
— Пан Войцек Шпара, если не ошибаюсь? — хрипло проговорил круглоголовый, поправляя рыжеватый ус.
— Ис-стинно так, пан... — запнулся Войцек, ибо имени нового знакомца не знал.
— Пан Лехослав Рчайка, сотник жорнищанский, — отвечал шляхтич. — Позволишь присесть, а, пан Войцек? — Впрочем, пан Лехослав уселся на место Ендрека, не ожидая соизволения.
Присел обратно и пан Шпара.
Оставшиеся порубежники заняли стол в самом темном угле шинка, а хозяин «Свиной ножки», начавший кланяться, едва завидел новых гостей, наконец-то остановился и бросился за пивом. Краем глаза пан Войцек заметил и намотал на ус, что за деньгами никто из порубежников не полез.
— Горелки! — крикнул пан Рчайка и прищелкнул пальцами. Похоже,
