— Волки? — удивился студиозус.
— Они, — кивнул Войцек. — Д-д-днем.
— Совсем обнаглели... того-этого...
— Так довели державу «кошкодралы»! — Пан Бутля даже сплюнул на снег, выговаривая кличку сторонников Золотого Пардуса. — Скоро по городам медведи пойдут...
Лодзейко открыл рот, чтобы возразить, но не решился. Вспомнил, видно, какую отповедь получил дня два назад, когда попробовал ругать порядки, установленные королем Витенежем.
Помнится, Ендрек сам себе удивился, ощутив, как рвутся с языка слова в защиту ненавистных прежде малолужичанских князей. Полгода назад такого бы не случилось. Но полгода назад студиозус и помыслить не мог, что будет скакать бок о бок с двумя шляхтичами-северянами, сражаться вместе с ними против грозинецких врагов и ломать пополам последнюю черствую корку. Той гадалке, которая бы это предсказала, он бы совершенно серьезно посоветовал попить чего-нибудь успокаивающего — например, настоя на травке-водокрасе или шишках хмеля. Неужели он настолько переменился, что князь Януш и покойный Витенеж ему дороже своих, выговских панов? Еще немного, и с радостью начнет носить бело-голубые цвета Малых Прилужан, совсем «курощупом» — так называли честные выговчане шляхту, поддерживающих Белого Орла — заделается.
А ведь, если задуматься, ни от Пардуса, ни от Орла маленькому человеку особого добра ожидать не приходится. Разве князья и магнаты начнут добровольно раздавать серебро нищим, кормить хлебом голодных? По чуть-чуть, конечно, будут, но ровно настолько, чтобы хорошая молва шла в народе, чтоб не слыть людоедами в человечьем обличии. Так и те и другие ради своего влияния среди мелкопоместной шляхты и горожан будут стараться. И «кошкодралы», и «курощупы».
Так студиозус и сказал раздухарившемуся пономарю.
А также поинтересовался у служителя Господа, чем же по его мнению стала лучше жизнь в Прилужанском королевстве? И стала ли?
Тот ответил, что, конечно, стала! И жить стало лучше, и дышать свободнее! Если бы не некоторые паны, цепляющиеся за старое, как утопающий за соломинку, то и вовсе жилось бы, как у Господа за пазухой.
После этого пан Юржик так зарычал на него, так вызверился. Словно разбуженный на исходе зазимца медведь. Даже за саблю схватиться рука потянулась.
Лодзейко испугался и замолчал. Не открывал рта почти два дня — случай небывалый. Не решился и сейчас.
— Б-большая стая, — проговорил пан Войцек.
— Знамо дело... того-этого... Волки, они войну чуют. Откуда берутся только... того-этого...
— Скажешь тоже — «войну»! — воскликнул пан Юржик. — Где война, а где мы?
— Значит... того-этого... и здесь скоро война будет. Волки, они ее чуют. Последний раз... того-этого... гауты Стрыпу переходили... того-этого... лет шесть назад. Ну, это... того-этого... большим войском, само собой... Я... того-этого... в самый раз жену с детьми схоронил осенью... Так волков... того-этого... бегало в ту осень... Не меряно, не считано!
— Так то ж из-за мора! — попытался вмешаться Ендрек. Его натура ученого воспротивилась против мистических объяснений бывшего шинкаря. — Люди гибли? Гибли. Видно, хоронить всех не успевали. Вот волки и расплодились. А война тут при чем?
— Как это «при чем»? Того-этого... такой набег был. Очеретню пожгли, Дерикучки пожгли, едва до Кудельни не добрались... того-этого... Порубежников погибло уйма! А простого люду и не считал никто... того-этого... Если бы пан Адась не ударил всей силой на гаутов...
— Тю! Лекса! Погоди. Я ж не про то толкую. Волки-то не из-за войны расплодились!
— Как же не из-за войны? А из-за чего тогда? Того-этого...
— Из-за мора. Ведь твои от черной хвори померли?
— От нее... того-этого...
— Ну, так значит, волков много стало из-за того, что люди умирали.
— Ясное дело! Как же им не радоваться, не плодиться... того- этого... когда трупы пообочь дорог валяются неприбранные... того-этого...
— Значит, согласен, что не предчувствуют волки войну?
— Как это? Почему... того-этого... не предчувствуют? Я ж тебе по- лужичански толкую... того-этого... Чай, не на угорской белькотне... Перед той зимой, когда последний раз гауты... того-этого... Стрыпу переходили, волков развелось тьма-тьмущая... того-этого...
Пан Юржик упал лицом в гриву коня. Плечи его затряслись, словно от вырвавшихся наружу рыданий. Ендрек, переваривая последние слова Лексы, не сразу сообразил, что пан Бутля не плачет, а хохочет. Хохочет до истерики, искренне и неудержимо, но, вместе с тем, старается не обидеть и великана, с которым успел за время путешествия подружиться больше, чем с кем-либо иным.
Лодзейко укоризненно покачал головой, поджал губы, словно намереваясь сказать: ну и сумасшедшие вы все «курощупы» бело-голубые. Один морозит такое, что на голову не налезет, другой корчится, нюхая конский пот, едва не закусывая гриву зубами. Третий, тоже мне ученый малый выискался, вздумал деревенщину вразумлять. Разве с быдлом так можно? Будь он кметь, будь вольный землепашец, а понимает только батоги и зуботычины. А если ты не вышел рылом, чтоб кулаком или плетью смердов вразумлять, сиди и не трепыхайся. Все равно без толку.
— Эй, односумы, по-по-погодите! — вдруг повысил немного голос пан Шпара. — М-м-мне кажется, не спроста они в ро-о-още мечутся.
— Точно! — прищурился, вглядываясь, Лекса. — Того-этого... охотятся!
Ендрек сам пригляделся и увидел, что волки бегают не беспорядочно, как бывает, когда стая просто отдыхает или во время свадеб. Бывалые люди рассказывали много леденящих душу историй о встрече людей с волчьими свадьбами. То лихой шляхтич в волчицу из самострела попал, а потом клочки от него самого по буеракам собирали-собирали, да так и не собрали. То просто стая зверей из двадцати за санями увязалась. Очумевшие кони, покрытые мылом и изморозью, ворвались в ближайший застянок, а о судьбе их хозяев так никто ничего и не прознал. Впрочем, волчьей свадьбой нынешнее сборище не может быть еще и по той причине, что на дворе-то подзимник, а волчицы текут в конце зазимца или начале сокавика, в самый раз перед пахотой, когда снег таять начинает, идет проплешинами, а на пригретых солнечными лучами склонах появляются пролески — в Малых Лужичанах их называют подснежниками.
Здесь же хищники кружили подле стоящей особняком кривоватой березы. Верхушка ее была некогда сломана — скорее всего бурей, — и теперь узловатые ветви тянулись в стороны, почти не загибаясь вверх, полого над землей. Волки прыгали, клацали зубами, стараясь дотянуться хотя бы до нижней из них.
— Никак ребятенок сидит... того-этого...
— Уж н-н-не суслик, т-точно!
Медикус уже и сам разглядел, что на нижней ветке кто-то сидит, обхватив руками и ногами (именно руками и ногами, а не, скажем, лапами) ствол березы. Овчинный кожушок, босые пятки. Росту маленького, если сравнивать с волком. Похоже, и вправду ребенок, лет десяти — двенадцати. А на белой, гладкой коре ясно выделялось размазанное красное пятно.
— Да он же ранен! — воскликнул Ендрек и, не дожидаясь распоряжений Меченого, полез за арбалетом.
— В-верно! А ну-ка, односумы, разом! — Пан Войцек взвел арбалет,
