натянутый платок, равнина. Безжизненная. Ни деревца, ни кустика.
С разбегу рыцарь вылетел на самый край обрыва. Замахал руками, стараясь удержаться, не упасть. Ему удалось остановиться, выгнувшись назад и запрокинув голову к темному небу, измазанному полосами серых туч, как стол в корчме следами грязной тряпки. Но тут край обрыва, сложенный, как видно, лессом или супесью, обрушился под ногами, и человек полетел вниз, нелепо каркнув для пущего сходства с подбитой камнем вороной.
Плюх!!!
Равнина при ближайшем знакомстве оказалась бескрайним озером липкой грязи. Вязкой, вонючей. Такой смрад, должно быть, стоит в Преисподней, где мучаются нарушившие заповеди Господа грешники.
Черная жижа… Да нет, жижей ее назвал бы лишь полный болван. Больше всего это было похоже на поднявшуюся опару, только буро-черного цвета. Грязь цеплялась за одежду, за руки, за волосы. Налипала, обволакивала, сковывала движения. Хорошо, что на дно не тянула в отличие от обычной болотной трясины. Но и вырваться, освободиться не давала тоже.
Как муха в меду…
Пришедшее в голову сравнение могло бы позабавить Годимира, но в ином месте и в иное время. Сейчас не до смеху. Окончить жизнь в липком, вонючем… тьфу ты… язык не поворачивается дать приличное название.
Внезапно смазанная тень пронеслась перед его глазами.
Это еще что?
Тонкая девичья фигурка мягко опустилась на блестящую поверхность озера. Не провалилась и не прилипла. Черная грязь лишь слегка подалась, прогнулась, и не более того.
А девчонка… Нет, не девчонка. Хоть и похожа на человека, но нелюдская повадка прослеживается в каждом движении: в поставе ног, в повороте головы, в положении рук. Смуглая с прозеленью кожа, черные волосы тоже отливают изумрудным сиянием.
Старая знакомая…
Хотя какая там знакомая? Годимир ведь так и не понял, кто приснился ему прошлой ночью. Но если тогда приснилась, то значит и сейчас он спит? Или нет?
С одной стороны, таких лесов, таких озер нет от самой северной из известных рек, быстрой и холодной Бейды, до песчаных пустынь, ограничивающих земли Басурмани с юга. Но, с другой стороны, ощущения такие настоящие. И запах смолы, и вонь болота. Шорох пожухлого папоротника под сапогом, топот подошв о землю. Шуршание оседающего откоса, липкое тепло грязи… Хоть бы ущипнул кто! Ан некому. Вернее есть — смуглая, зеленокожая красотка, но она щипать не собирается. Скорее укусит. Вон, прошлый раз какие клыки показывала…
Существо приблизилось, осторожно переставляя ноги — видно, все-таки боялась провалиться. Улыбнулась. Лучше бы она хмурилась! От такой улыбки мурашки по коже бегут, и даже в жару озноб пробирает.
Эх, проснуться бы! Если это действительно сон…
Годимир дернулся изо всех сил, памятуя, что давеча ему удалось проснуться, забарахтался, забился выброшенной на берег севрюгой.
Как бы не так!
Ничего не получилось. Только сильнее завяз. Вот уж точно — муха в меду. Безмозглая тварь, забывшая об осмотрительности в погоне за удовольствиями!
Зеленокожая наклонилась, протягивая перед собой раскрытую ладонь. На первый взгляд — ладонь как ладонь, пальцы как пальцы. Ни тебе когтей-крючьев, ни перепонок жабьих. Единственное, что удивительно, — никаких линий, обычных для любого человека. Кожа белесая, гладкая- гладкая.
От ладони в лицо Годимиру ткнулась волна сухого жара. Гораздо меньше он удивился бы, ощутив могильный холод. Но воздух согревал, обволакивая голову, и… И уносил боль, вгрызавшуюся острым буравом под темя, распиравшую — вот-вот лопнут на сотни осколков — виски.
А потом нелюдь снова улыбнулась, пуганув в очередной раз острыми клыками, и дунула, забавно вытянув почти черные губы трубочкой.
Вроде бы легонько подула, но рыцарь почувствовал себя словно во время бури. Заслезились глаза, взъерошились волосы, в ноздри ворвался вместе с сильным ветром непривычный аромат. Не противный, но чужой для человеческого обоняния.
Годимир затряс головой, стараясь согнать невольную слезу и… вывалился из сна.
Высоко над головой в ясно-синем небе горело желтым пламенем солнце. Оно то скрывалось за ветвями, то выглядывало, слепя выпученные после пережитого кошмара глаза. Пахло свежим сеном и конским потом. Справа под ребра упиралось что-то тупое, но угловатое. Сундук? Куфар?
Грудь вздымалась похлеще кузнечных мехов. Сердце колотилось, то подпрыгивая к горлу, то улетая едва ли не в пятки.
— О! Очнулся!
Знакомый голос. Неужто Олешек?
Точно.
Шпильман заглянул Годимиру в лицо «через голову». Кстати, в Хоробровском королевстве бытовало поверье — если грудному ребенку в лицо смотреть «через голову», то он станет неспокойным, начнет болеть и может, в конце концов, Господу душу отдать.
Шутки шутками, но рыцарь малость испугался. А вдруг и на него плохая примета возымеет действие? После событий последних двух дней он уже привык не удивляться ничему.
— Живой! — продолжал радоваться Олешек.
С чего бы это такое внимание?
— Живой? — густой бас слева сверху. Кажется, пан Тишило герба Конская Голова. Он-то здесь откуда? — Ну, слава тебе Господи. А то я уже хотел свечку ставить в ближайшей церкви. Пришиб парня ни за что, ни про что… такой грех не враз отмолишь. Так ведь?
— Вот еще… — противный надтреснутый голос Жита раздавался с той же стороны, откуда говорил Олешек. — Сам напросился. Вот и получил сполна за наглость свою словинецкую.
— Помолчи, Жит!
— Ну уж нет, пан Тишило. Это рыцарь несчастье, похоже, приносит.
— Если кому и приносит, так самому себе, — резко заметил музыкант. — А тебе-то какое дело?
— Да уж такое…
— Нет, ну какое, а?
— Очень даже большое.
— По большому делу знаешь что…
Годимир понял, что пора и ему слово вставить. А то лежишь тут, как на собственных похоронах, и слушаешь, как тебя то хвалят прилюдно, то поругивают исподтишка.
Легко сказать… То есть подумать легко, а вымолвить слово оказалось ой как трудно! Язык не повиновался, губы не слушались. Вдобавок горло пересохло и попервах вместо вопроса вышел неясный хрип. Но он пересилил себя и справился:
— Где мы? Что со мной… было?
— Э, пан рыцарь, в телеге ты, — озорно воскликнул Олешек. — Спешишь, словно рыцарь Абсалон, на встречу с королевой.
— С какой королевой?
— О! С самой в мире!
— Хватит! Довольно трепаться! — Широкоплечая фигура пана Тишило
