сморщила носик. — Как видишь, обстоятельства иногда меняют слишком сильно. А еще вы используете слова нелюдь и нежить. Правильно?
— Ну…
— Используете для обозначения таких, как я. Или Мохнопятик.
— Кто?
— Мой помощник. — Она вздернула верхнюю губу, забавно выставив вперед резцы, пошевелила ноздрями, словно принюхиваясь.
Годимир узнал и едва не рассмеялся. Бобер-переросток — или крыса- великан — из недавнего сна.
— А он тоже… тоже не живой?
— Нет. Живой. Просто они живут очень долго. Я отбила его детенышем у горных людоедов. Вылечила, выходила. — Неожиданно рыцарь заметил, что стоит его собеседница, уже почти вплотную упираясь грудью в острие меча.
— Он острый, — тихо проговорил рыцарь, имея в виду клинок.
— Ну и что?
— Ты не боишься порезаться?
— Я боюсь скуки. — Незнакомка легко провела пальцем по поверхности меча. — Жжется. Сталь. Не люблю сталь.
— Я думал: вы не любите серебра.
— Кто — «вы»?
— Вомперы.
— Чудак. Опять это слово. Объясни.
— Вернись, где была.
— Боишься?
— Нет. Просто мне так спокойнее.
Она рассмеялась, словно зазвенел колокольчик. Доверчиво обернулась спиной — вот соблазн ткнуть мечом под лопатку и поглядеть, действительно ли она бессмертна. То есть, не живая. Вернулась на сундук Олешека, но устроилась уже полулежа. Одну ногу согнула в колене, а другую вытянула, как кошка хвост. Нарочито зевнула:
— Так тебя устроит?
— Устроит.
— Тогда рассказывай. Что за вомперы и почему ты меня называешь этим словом?
— Вомперы? Ну, вомперы… Архиепископ Абдониуш относит к ним умерших и оживленных злым чародейством людей. В особенности тех, кто при жизни не чтил заповедей Господа нашего, Пресветлого и Всеблагого… — Краем сознания Годимир отметил, что упоминание Господа никак не подействовало на гостью. Это само по себе уже противоречило дальнейшим выкладкам почтенного архиепископа, который писал о необходимости борьбы с нечистью посредством молитв, знамения и святой воды. Поэтому он откашлялся и продолжил: — А вот магистр Родрик из Мариенберга упоминает, что днем вомперы лежат в могилах, ибо страх как боятся солнечных лучей, зато ночью выбираются на свободу и пьют кровь людей. Также, по многочисленным свидетельствам записал магистр Родрик, что вомперы отличаются неумеренным любострастием и, очаровывая людей, к противоестественному соитию их побуждают. Те из них, что к мужчинам приходят, именуются суккубами, а к женщинам — инкубами. После совокупления же с суккубом либо инкубом, человек становится бледен и задумчив, ни о чем ином более помышлять не может, ждет не дождется новой встречи с искусителем, а после и вовсе сгорает, тает, словно свеча.
Рыцарь повторял строки, прочитанные в толстом фолианте, прикованном цепью к дубовому столу в книгохранилище Хороброва, наизусть, даже не задумываясь. Ведь «Монстериум» он вызубрил на память. Ночью растолкай и спроси — расскажет.
Зеленокожая рассмеялась. Томно потянулась, провела кончиком языка по верхней губе:
— Значит, говоришь, вомперы совокупляются с людьми неумеренно? Очень интересно… Стоит подумать… Так вот чего ты испугался, рыцарь Годимир?
— Не правда! Не испугался я!
— Значит, готов к противоестественному соитию?
— Нет, ну…
— Или не готов? Ладно, не морщись так и опусти меч — вон как вцепился. Пальцы после болеть будут. На твою радость или горе, я — не вомпер. И ничего общего с ними не имею. Я — навья[37]. Кровь не пью. Какая гадость… — Она брезгливо сморщилась. — Это же надо только додуматься — пить кровь. Горячая, липкая…
— Не пьешь, а знаешь, что липкая, — покачал головой Годимир.
— Не пью — не значит, что никогда не проливала, — отрезала зеленокожая. На краткий миг черты ее лица стали жесткими и даже жестокими. Годимир тут же поверил — да, проливала, и мысленно посочувствовал ее врагам.
— Говорят, вомперу кровь нужна, чтобы поддерживать подобие жизни в неживом теле, — проговорил он неуверенно. Его несокрушимое убеждение в правоте составителей книг о чудовищах и монстрах начало давать трещины, как весенний лед. Того и гляди, на куски разлетится.
— А совокупления? — усмехнулась навья.
— Не знаю, честно, — признался рыцарь. — Может, просто, чтобы смущать и сбивать с пути истинного?
— С трудом верится.
— Тогда не знаю.
— Ладно, встречу вомпера, спрошу обязательно. — Она опять рассмеялась, запрокинув голову. Мелькнула и вновь скрылась под завесой локонов маленькая девичья грудь. — Но тебя я успокою, рыцарь Годимир. Я питаюсь. Но питаюсь чувствами. Вот так вот поддерживаю подобие жизни в неживом теле.
«Неживом? — подумал Годимир. — Многие живые панны полжизни отдали бы за такое тело. Почему я раньше не слышал о навьях? Или они только в Заречье встречаются? Или только у Запретных гор? Вот ведь наваждение… Так и тянет проверить — живая или вправду мертвец ходячий?»
— Как это — «чувствами»? — спросил он. Просто для того, чтобы что-нибудь спросить. Уж очень затягивалось молчание, очень красноречиво взгляд зеленокожей проникал под жак и рубаху.
— А очень просто. Человек боится — я чую. Напитываюсь, силу получаю. Он ненавидит, я тоже забираю. Во сне могу прийти. Ты меня дважды накормил. Хорошо. Ты — настоящий. Чувства сильные, без притворства… Спасибо.
— Да не за что, — растерялся Годимир. — Я и не думал…
— Ты не думал. Ты злился. На короля Желеслава. На себя. На весь мир. Мохнопятик почувствовал. Привел меня.
Рыцарь кивнул:
— Ясно. Так это вы шли за нами?
— Мохнопятик. Я пришла позже, к переправе.
— Ясно. А кто он, Мохнопятик этот?
— Зверь. Только смышленый очень. Их мало осталось. В горах и предгорьях.
— А где он сейчас? — неожиданно для себя Годимир заметил, что больше не держит меч острием вперед, а упер его в пол, играя пальцами на шарообразном навершии.
— Бродит. Вокруг городка… Как его?
— Ошмяны.
