звук. Бусому показалось – этот звук постепенно накрыл маленький плот словно бы коконом, отгородив его от всякого чужого внимания, случайного и неслучайного. Бусый подул ещё, держась настороже и ожидая, не произойдёт ли чего ненадобного с ним самим, с Ульгешем, с Соболем, с Итерскелом… Нет, скверного с ними вроде бы не творилось. Свирель Ульгеша в свою очередь выдула тоскливую, плачущую трель, и не подлежало сомнению, что всякий Полоз, вышедший этой ночью на берег, некоторое время в задумчивости смотрел в никуда, созерцая незримое.
«Так вот как они шли через наши леса… Как-то обратно побегут?»
Что занятно, на самих игрецов свирели не действовали.
«Это оттого, – решил Бусый, – что мы про их колдовскую силу знаем!»
– Дедушка Соболь, а дальше что было? – спросил он, когда деревню Полозов надёжно укрыл лес.
– Дальше… Много чего было дальше. Отец моей Мангул в ту же ночь отравил себя и жену, чтобы не попасть к палачам. Смута вскоре разрослась, и была война, и новый шад на престоле… Два года прошло, прежде чем я смог сесть на корабль и тоже отправиться в Аррантиаду.
«Что же ты сразу с ней не уехал?» – хотелось спросить Бусому, но он не посмел. Он не очень понял, что такое смута, но, судя по всему, ничего хорошего.
– В Аррантиаде моё упорство было вознаграждено, я вскоре нашёл родителей этого морехода. Они горевали о сыне, которого потеряли недавно. Нет, он не утонул во время морской бури и не попался разбойникам. Два года назад, сказали они, он привёз из Саккарема красивую молодую рабыню с глазами, словно небо в горах. Через пять месяцев у той родилась дочь, и новорождённую девчонку сын то ли продал кому-то, то ли проиграл в кости. В тот же день саккаремская потаскушка воткнула своему благодетелю в ухо длинную заколку для волос. И сбежала. Вот так…
Бусому сразу вспомнился тот каменный, освещённый факелами коридор и грубые руки, которые несли его, тоже новорождённого, выбрасывать на мороз.
– А потом?.. – спросил он очень тихо.
Соболь пожал плечами.
– Потом я искал её… Всюду искал, куда меня шальным ветром ни заносило… Даже в ваши леса с купцами заехал. На осеннюю ярмарку. А там мальчонка с качелей упал. Так я оказался у Белок и от них уже никуда не пошёл. Прожил почти двадцать лет, и виллы принесли мне тебя…
«Почему тебе, ведь маме с отцом…»
– Я тогда уже владел мысленной речью, – ровным, ничего не выражающим голосом продолжал Соболь. – Мысленная речь не была мне присуща с младенчества, как тебе или виллам, но я смог их понять. «Это твой внук», – сказал мне старший виллин, а им следует верить, когда они так говорят, они не хуже симуранов чуют родство. Но я… У меня не хватило духу по-настоящему принять эту правду, мне казалось, для правды она была слишком уж хороша. Я запретил себе то, что представлялось мне сумасшедшей надеждой, я старался не выделять тебя среди прочих мальчишек, но с годами всё более убеждался, что виллы не солгали. Ты же знаешь, внуки часто походят на дедов даже больше, чем на родителей. Ты становишься так похож на Мангул. У тебя те же глаза…
«Соболь? Мой родной дед?.. Соболь… Мой родной дед… Мой родной дед… Соболь…»
Итерскел снова что-то заговорил, горячо и нетерпеливо, почти прокричал.
– Да, – отозвался Соболь, явно не замечая, что говорит по-веннски. – Теперь я знаю, что несколько лет назад она была жива. Если моя Мангул ещё ходит по этой земле, мы с тобой отыщем её. И вместе встанем перед ней на колени.
– Дедушка Соболь… – сипло вытолкнул из себя Бусый. Сколько раз он называл так старого воина, но теперь привычные слова выговаривались совершенно по-другому. – Дедушка…
Соболь протянул руку, Бусый ткнулся в неё, словно слепой щенок. Он давился и всхлипывал, но слёз не было. За него плакал Ульгеш, для которого подобная встреча оставалась неисполнимой мечтой.
А Соболь прижимал к себе внука и не мог взять в толк, почему не сделал этого одиннадцать лет назад.
«Кишка тонка!»
Бусый не привык спать днём, день создан Богами не для сна, а для работы, для множества некончаемых дел, требующих пригляда Солнца – справедливого Ока Богов. Но после бессонной ночи усталость взяла своё, и на рассвете Бусый почувствовал, что куда-то проваливается и летит. Страшно не было, проваливаться в глубокий сон было даже приятно. Коленом Бусый касался ноги Соболя, под боком свернулся и уютно посапывал во сне Ульгеш… В последний миг, уже на самой границе яви и сна Бусый представил себе зелёные глаза Таемлу.
«Приснись мне, Таемлу… Ну что тебе стоит? Приснись…»
