Межамир Снегирь положил руку на плечо первенцу.
— Давай, малыш. Покажи, что не зря у меня чеканы утаскиваешь…
— Тверд! Тверд! Я сделал! Смотри!..
Русоволосый Щенок не замечал холода. Бережно прижимая к груди тяжелый сверток, он босиком несся по лужам, прихваченным ночным морозцем. Только брызгала из-под ног вода и разлетались в стороны звонкие ледяные осколки.
Подскочил и протянул старшему берестяную книгу, завернутую в чистое полотно.
— Тверд! Смотри! Я сделал…
Твердолюб протянул руку к свертку.
— Ну, показывай, что ли, что там у тебя вышло.
Развернул… и замер. И рассматривал долго и пристально. Сын кузнеца с опаской и нетерпением вглядывался в непроницаемое лицо Твердолюба, пытаясь угадать, приглянулось ли. А то вот возьмет да и сунет книгу обратно ему в руки. Дескать, не по прародительским установлениям какая-то завитушка сотворена. С него станется.
— Когда успел-то? — медленно проговорил Твердолюб. — Ночь напролет, что ли, чеканил?
— Нет, ночью я спал, — торопливо заверил его меньшой. — И узор этот во сне мне привиделся. Встал на зорьке — и сразу за молоток, пока не забылось… А что, плохо вышло, да?…
Вместо ответа Твердолюб привлек к себе двухродного брата, взлохматил ему волосы, прижал его голову к груди, к самому сердцу. Правая крепко держала берестяную книгу.
Чуть изменившимся голосом Твердолюб сказал ошарашенному нежданной лаской мальцу:
— Спасибо, брат. Я сейчас на дереве твои серебряные сказы, продолжу. И Море-океан, и Гору Земную, и Древо… И Свет Небесный… Астин уж заждался поди… Думает небось, что мы все испортили…
Когда душа поет от восторга, дело в руках спорится, как никогда. Стружки так и разлетались из-под резака. Тверд резал быстро, его руку вело озаренное Богом Солнца вдохновение, и дерево покрывалось тонкой вязью родовых оберегов, знаками Солнца, Огня, Молнии, фигурками лошадей и собак. Все знаки ладно сопрягались один с другим, выстраиваясь в повесть, знакомую каждому венну.
О рождении мира, о его премудром устройстве, о Богах и обычных смертных людях, щенках Серого Пса…
Астин, когда ему поднесли сшитую и оправленную берестяную стопку, очень долго молчал… Гладил ясеневую обложку, открывал, перелистывал, вновь закрывал. Осторожно, как к щечке новорожденного, прикасался к резному дереву, к чеканному серебру…
Наконец он встал со скамьи. Торжественно положил книгу на Божью Ладонь. Крепко, не по-стариковски, обнял обоих юных мастеров и долго не отпускал.
— Вы хоть понимаете, что создали? — тихо спросил он затем. — Ведь теперь это книга.
Настоящая. Веннская книга. Такая, каких досель не бывало…
Мальчишки смущенно переминались, не зная, что и ответить.
— Спасибо, дети, — прошептал Астин Дволфир. — Да согреет дыхание Богов сердца ваши и руки. Святы Близнецы, чтимые в трех мирах…
Межамиров Щенок ответил не задумываясь:
— И Отец Их, Предвечный и Нерожденный!
— …Нерожденный, — на последнем слове невпопад подхватил Твердолюб.
В СТАНОВИЩЕ МАВУТА
Когда с неба ринулась наземь Темная Звезда, в Журавлиные Мхи действительно угодил маленький отколовшийся камень. Но не застрял неведомо где, порождая недобрые чудеса.
Он ударил ни в чем не повинное болото и пробил в нем Бучило. Дыру сквозь миры.
Теперь Бусый знал это доподлинно.
Падая с мостков, он едва успел набрать в грудь воздуху, но пробивать лицом водяную поверхность ему не пришлось. Он сразу погрузился в густой, плотный, серый туман, не имевший никакого отношения к обычной мгле над болотами. Бусый открыл глаза, и ему показалось, будто он летел в облаках. Ощущение полета было таким явственным и воззвало к таким глубинным пластам его памяти, что руки по собственной воле метнулись вцепиться в густую, теплую, надежную шерсть симурана…
Но не было симурана, не было и уверенной наездницы-виллы, готовой поддержать беспомощного человеческого малыша. Бусый летел сам по себе, то проваливаясь в густое непроглядное молоко, то выныривая в разрывах.
Иногда туман распадался на отдельные облака, и в разрывах проглядывала земля.
…Говорят, если взять жителя матерого берега, никогда не видавшего кораблей, и впервые вывезти далеко в море, — сколько ему ни втолковывай, что на самом деле берег не утонул и корабль скоро причалит, бедняга может свихнуться.
А если вот так закинуть его в серые тучи и дать увидеть ниточки рек и горные хребты, похожие на морщеную кожу?…
При этом понять, где верх и низ и куда стремилась тяга земная, было решительно невозможно. Прогалины в облаках возникали непредсказуемо. То ли Бусого кувыркало в полете, то ли ходило ходуном, вращалось, выворачивалось наизнанку спятившее мироздание.
А лики земли, представавшие его взгляду, еще и не повторялись.
Хвойный лес с высокими решетчатыми башнями, соединенными паутиной сверкающих нитей.
Нестерпимо синий океан и белые горы, плывущие из-за горизонта.
Сплошной вихрь жидкого огня, от золотого расплава до остывающего багрянца, и дымные тени пожирающих друг друга чудовищ.
Город полупрозрачных домов, вознесенных, кажется, на версты…
Если бы не младенчество среди вилл, когда он спал в гнезде среди теплых щенков и вместе с ними сосал крылатую суку, а потом — омут у Белого Яра и чудесные видения в камне, — Бусый мог бы и не выдержать. Но он не просто выдерживал, но и, забыв первоначальный ужас перед Бучилом, смотрел во все глаза. Он даже сообразил, что Бучило было отчасти подобно Поющему Водопаду во владениях Горного Кузнеца. Оно тоже показывало разные места, куда из него можно было попасть.
Когда совсем рядом возник деревянный город на морском берегу, увиденный словно бы с высоты большого холма, Бусый рванулся выскочить из тумана. Бревенчатые дома и устье большой реки в рассыпном ожерелье островов… Река показалась ему неуловимо знакомой, это по крайней мере был его родной мир, он хотел удрать туда и пешком пуститься домой, но ему не дали.
Он и забыл, что его продолжала держать когтистая лапа…
И вот страшная птица дотащила его туда, куда собиралась. Бусый с размаху хлопнулся оземь — плашмя, не успев испугаться, так, что воздух вылетел из груди. Он не стал открывать глаз, только чувствовал сухую прохладу воздуха и обонял запахи незнакомых трав, отдаленного дыма, конского табуна… Потом все стало меркнуть.
Дети крепче взрослых, но и их выносливости положен предел.
